- Музей ПВЗРККУ
- Воспоминания об училище
- Андрей Самойлов
Андрей Самойлов
Самойлов Андрей Анатольевич, родился в г. Антрацит Луганской области. Выпускник ПВЗРККУ 1984 года, 112 взвод, 11 батарея, 4 дивизион.
Службу проходил в г. Сретенск Читинской области (ЗабВО), г. Смела, Черкасской области, г. Кривой Рог Днепропетровской области на командных должностях. Уволился в запас в 2002 году в звании подполковника.
По окончании службы возглавлял общественную организацию «Кривбассфотоклуб», преподавал фотодело в Криворожском учебно-производственном центре.
с 2008 года член Национального Союза Фотохудожников Украины (НСФХУ), победитель ряда всеукраинских и международных фотоконкурсов, автор 14 персональных выставок, участник ряда коллективных выставок в стране и за рубежом. Автор 15 фотоальбомов.
Цикл рассказов «Гарнизон», включающий в себя рассказы об учёбе в Полтавском Краснознамённом училище, службе в Забайкалье и службе в гарнизонах Украины – первый опыт в литературном жанре. Все рассказы основаны на реальных событиях, свидетелем или участником которых довелось быть.
Странички в соцсетях: facebook, Одноклассники
РАССКАЗЫ
- Выживание (2016)
- Газы! (2021)
- Про месть (2016)
- Две копейки (2017)
- Испанец (2017)
- Медицинский брат Валера (2017)
- Высшая математика (2017)
- Плац (2017)
- Портянки (2017)
- Соцобязательства (2017)
- ХІХ съезд ВЛКСМ (2018)
- Группа освобождения труда (2018)
- Пари (2018)
- Хлебушек (2018)
- Чемпион (2018)
- Пошто! (2019)
- Андроповка (2020)
- Валик торсионный (2020)
- Дорогой Леонид Ильич (2020)
- Зубная боль (2020)
- Коварная химия (2020)
- Преподаватели (2020)
- Художественная самодеятельность (2020)
- Последняя гастроль (2020)
- Про оружие (2020)
- А помнишь как все начиналось? (2020)
- Выпускные традиции (2020)
- Последний звонок (2020)
- Гири (2021)
- Пришел, увидел, пообедал! (2021)
Выживание
Служба бьет сразу копытом в глаз.
И ты либо выживаешь – либо мозг вытекает по капле.
Александр Покровский
В армии говорили: «Опыт, как и половое бессилие, приходит с годами!». Но каким образом он приходит? С неба падает или как?
Нет, не падает. В этой связи вспоминается, как в Полтавском зенитно-ракетном училище учили нас премудростям ратной жизни. Та наука помнится спустя многие годы.
Казалось бы, чему можно научить курсанта выпускного курса, считающего дни, оставшиеся до выпуска? На четвёртом году обучения мы считали, что умели и знали всё. Вскоре жизнь опровергла завышенное юношеское самомнение.
Случилось это в конце 1983 года, за несколько недель до новогодних праздников, когда в расписании занятий появилась краткая запись: «Комплексное полевое занятие. Предметы: «тактика», «боевая работа», «эксплуатация и ремонт штатного вооружения». Запись охватывала четыре дня подряд.
Задолго до рассвета сто одиннадцатый и сто двенадцатый взводы подняты по тревоге. Привычное начало для любого полевого выхода. Поднялись, экипировались и убыли в учебный центр. После десятикилометрового марш-броска приняли технику, на которой предстояло учиться. Не мешкая, выстроили колонну: шесть тягачей с пушками на буксире да несколько спец. машин. Замыкал строй ЗИЛ с салоном для отдыха преподавателей.
Перед строем учебной батареи застыли три полковника: преподаватели тактики, боевой работы и эксплуатации вооружения. Объявляют порядок проведения занятий. Согласно плану батарея прикрывает свои войска с воздуха на марше, в районе сосредоточения, в наступлении и других видах боя. Как только задача усвоена, звучит команда:
– По МАШИНАМ!
И через минуту:
– В колонну, МАРШ!
Поехали!
Декабрь. Уже не осень, но и не зима. Привычная для Полтавы сырость. Про такую погоду украинцы говорят: «Мряка». От той мряки в поле ни укрыться, ни согреться, ни спрятаться. Как согреешься, если ты сидишь на деревянной скамейке в железном кузове «УРАЛА»? На прицепе прыгает на ухабах родная зенитная пушка, а в самом кузове не повернуться от громоздкого орудийного имущества. Одна радость – брезентовый тент над головою. Легкомысленная защита от дождика, ветра и снега. Ехали не долго. Сигнальщики на машинах встрепенулись, замахали флажками и, дублируя команду преподавателя тактики полковника Ланько, в один голос заорали:
– Танки СПРАВА!!!
Рефлексы, выработанные за месяцы учёбы, сработали мгновенно. Колонна съехала с дороги, орудия развернулись в сторону «танков». Расчёты мигом расчехлили пушки, раздвинув откидные опоры, опустили орудия на грунт. Заряжающие на одном дыхании взвели затворы и подали снарядные обоймы на линию заряжания. А тут зоркие наводчики обнаружили колхозный молоковоз и навели на него стволы. Пришлось колхознику сыграть роль вражеского танка.
Как командиры орудий доложили комбату о готовности, так курсант, выполнявший роль комбата, звонко скомандовал:
– Батарея! По танку у развилки дорог! Дальность пятнадцать! Скорость пять! Курс на батарею! Бронебойным! Одиночными! ОГОНЬ!!!
Почти одновременно лязгнуло железо орудийных затворов. Это наводчики «открыли огонь» по супостату.
Вот пошли доклады командиров орудий:
– Первое! Танк у развилки дорог уничтожен, расход боеприпасов один!
– Второе! …
И так шесть раз по числу орудий в батарее.
Условный танк условно догорал. Чего нам тут маячить? Время – вперёд! На позиции раздаётся новая команда полковника:
– Батарея! ОТБОЙ-ПОХОД!!!
Всё закрутилось в обратном порядке. Не наблюдалось ни единого лишнего движения. Пушки подняты с грунта, сложены откидные опоры, стволы зафиксированы и зачехлены, учебные боеприпасы вернулись в кузова, вслед за ними свои места под тентами тягачей заняли и мы. Буквально через минуту сигнальщики подняли вверх флажки, тем самым докладывая о готовности своих орудий к маршу. Весь процесс отражения танковой атаки занял десяток минут. Мы слегка размялись, согрелись, и погода уже не казалась мрачной и противной. Колонна взревела моторами тягачей, и батарея плавно покатила дальше. Проехали километр-другой, как новая напасть. Сигнальщики дублируют команду:
– Батарея! Воздух СЛЕВА!
И вновь звуки железа смешиваются со звуками команд и докладов. В таком энергичном темпе прошла первая половина дня. Сколько мы героически и самоотверженно «сбили» воздушных целей и «сожгли» вражеских танков! Быть бы нашему комбату Героем! Но преподавателю всё мало. Старый зенитчик полковник Ланько поймал кураж. И вот батарея вышла на большую поляну.
– Стой! Командиры орудий ко мне! – командует полковник.
Минуты две-три ушло на постановку задачи. Ждём. Возвращается наш сержант Давыдов. Строит расчёт и доводит замысел: нам предстоит занять оборону. Для этого выбираем и готовим позицию. Это значит, что сейчас, на ночь глядя, нам придётся копать. И копать много: окопы для орудий, ниши для имущества и боеприпасов, окоп для электростанции. Хорошо, что вокруг лес. Там можно замаскировать «Уралы». Иначе пришлось бы окапывать и их. А ещё хорошо, что грунт на полигоне песчаный.
Шинели сняты. Копаем. Преподаватель без устали вышагивает от окопа к окопу, за работой следит. И не просто следит, а ещё и секундомером щёлкает – засекает время выполнения нормативов. В строгие временные рамки уложились все. Журнал пополнился первыми «пятёрками». В свежевырытые окопы вкатываем пушки и тщательно готовим технику к бою. После необходимых проверок убеждаемся, что всё работает. На душе чувство хорошо сделанной работы. Вижу, что и мои товарищи довольны. А на улице давно стемнело.
Ужин. Быстренько справились с холодной кашей, запили остывшим чаем. Незаметно для офицеров достали припасённую заветную фляжку. Пустили её по кругу. Глоток водки в такую погоду и полезен, и символичен. Он – апофеоз мужского братства. Комбат строит расчёты, подводит итог занятия, определяет порядок несения службы ночью и даёт заветную команду «Отбой!». Этой команды мы и ждали, и боялись. Отдых после напряжённой боевой работы нужен. В палатке или казарме минут через десять после отбоя все лежали б на нарах или в койках и спали без задних ног. А тут где палатка? А где казарма? Мы были согласны и без коек, лишь бы тепло и крыша над головой. Но ничего этого НЕ БЫЛО! Вокруг лишь темнота да свежие окопы. Батарея затихла. Где спать-то будем? Этот вопрос читался в глазах каждого курсанта. Собрались расчётом. Думаем. Пытаемся проявить солдатскую смекалку. Нас восемь душ, окоп, в окопе пушка. Решили сделать палатку из подручных средств. Опустили орудийный ствол, через него перебросили чехол, края брезента натянули, углы закрепили. На дно окопа настелили сосновых веток и накрыли их плащ-палатками.
Распределили порядок несения службы. Вышло, что каждый из нас охраняет позицию по одному часу. Терпимо! Первый часовой пошёл на пост, остальные забрались в «палатку». Легли. Прижались друг к другу. Пока тела были разгорячёнными, заснули. Да спали недолго. Сырость забиралась через шинель, сквозь п/ш, под бельё. Не спасали от неё ни свитера, поддетые под обмундирование, ни связанные мамами и бабушками шерстяные носки. Н И Ч Е Г О! Мы просто медленно застывали.
Расчёт проснулся одновременно. Лежать на сырых ветках под крышей из дырявого чехла было невозможно. Мряка победила сон! Мы объявили ей войну. Кто зарядку делал, кто брал в руки автомат и грелся приёмами рукопашного боя, кто пытался развести костёр. Не спасало ничего. Упражнения разгоняли кровь лишь на несколько минут. Огонь горел с трудом и постоянно гас. Даже тогда, когда пламени удалось разгореться, оно согревало лицо и руки, спина же застывала. Повернёшься спиною – спине тепло, но стынут лицо и грудь. Так, в борьбе, прошла та ночь. Она казалась бесконечной…
Рассвело. Офицеры, отдохнувшие в своём салоне, на построении выглядели огурчиками. Чистые, выбритые, подтянутые и бодрые. Им не пришлось всю ночь скакать вокруг костра. Зачем, если в салоне стояла печка? Оттого таким сильным был контраст между осунувшимися от сырости и бессонницы курсантами и отдохнувшими офицерами. Глянули они на нас, улыбнулись, беззлобно обозвали «пленными румынами», и занятия продолжились.
Снова «отбой-поход», снова колонна идёт лесами и полями, снова нас «атакуют» то танки, то вертолёты. А перед самым обедом мы «сразились» с вражескими парашютистами, подстерегавшими колонну в засаде. «Война» в разгаре, расчёты в мыле. В этот день наша лихость заметно отличалась от вчерашней. Усталость своё дело сделала. Глаза бойцов потухли, руки и ноги слабели и делали своё дело рефлекторно, без той привычной задоринки и озорства. Как только батарея начинала марш, все закрывали глаза и забывались. Отключались даже курсанты, назначенные в сигнальщики. Этому подобию сна ни тряска тягачей, ни отвратительная погода не были помехой. Только команда «К БОЮ» подбрасывала курсантов с холодных скамеек кузова и на время превращала их в зенитчиков. Закончился и этот день. Очередная поляна. Снова нужно окапывать пушки, маскировать позицию, разворачивать кабельное хозяйство, выверять уровни и прицелы. Работы хватает, а каждого гложет мысль о предстоящей ночёвке. На военный совет собрались сержанты. Посовещавшись, решили, что будем ночевать в землянке. Но её нужно построить. Каждый расчёт выделяет на строительство по человеку с лопатой. Так и сделали. К отбою были готовы и орудийные окопы, и землянка – самая обычная яма. Она была примерно 12 метров в длину, шириною метра в два и глубиною по пояс. На дно уложили сосновые ветки. Из орудийных банников и чехлов сделали крышу, а по центру поставили печку, которую нам вместе с обедом привезли из учебного центра. Так можно жить! Стены есть, крыша не течёт, да ещё и буржуйка!
После команды «Отбой!» в числе первых ныряю вниз, занимаю место возле разгорающейся печки. Блаженству нет предела! Вытянувшись во весь свой гвардейский рост, впитываю тепло буржуйки. Какое это удовольствие смотреть на пар, поднимающийся от твоей сырой шинели! Любуясь этим паром, заснул. Нет, не заснул – провалился в забытьё. Не знаю, сколько времени спал, но проснулся от кошмара. Открываю глаза – перед носом раскалённый докрасна чугунный бок печки, мне душно, жарко и нечем дышать. Выбираюсь из ямы. Теперь уже наслаждаюсь не теплом землянки, а холодным и чистым лесным воздухом. Так прошло минут пять.
Освежившись и отдышавшись, спускаюсь в батарейную берлогу. Только моё место возле печки нахально кем-то занято! Ищу себе новое место. Тела товарищей лежали настолько плотно, что примоститься получилось только у самой дальней стенки землянки. Ложусь, а там такая же сырость, какая была вчерашней ночью в окопе под пушкой. До края ямы тепло не доходило. Поворочался, поворчал про себя и снова забылся. Недолго спал. Вновь проснулся от кошмара и нехватки воздуха. Открываю глаза – перед носом та же раскалённая печка! Выскочил на воздух, жадно глотаю лесной воздух, и до меня доходит, что в нашей землянке работает «тепловой конвейер»! Все квартиранты прошли по очереди круг от холодного места с краю, до кошмара раскалённой буржуйки. И таких кругов до утра мы сделали ещё не один.
Да, не пришлось и во вторую ночь отдохнуть. Не помогла ни землянка, ни печка. Снова где-то недодумали. Снова не справились с ситуацией...
А занятия шли в прежнем темпе. Полковника Ланько сменил полковник Елецкий. Значит, пришло время заниматься боевой работой. Только сил на неё не осталось. Мир постепенно мерк. Глаза моих товарищей пустели. Из рук валилось всё. Мы дошли до того состояния, когда люди спят на ходу. Но и тот день прошёл. Третья и последняя ночёвка прошла в пригородах Полтавы, недалеко от городской свалки. В том месте, где до Войны располагалась детская колония знаменитого педагога Антона Семёновича Макаренко.
Снова каждый расчёт выделил на общее дело по одному землекопу. Парни вырыли очередную землянку, только в этот раз перед тем, как накрыть её крышей, в глубине разожгли костёр и дали ему прогореть. За пару часов огонь прогрел дно и стенки ямы. Когда пламя затушили, угли присыпали землёю, а на горячий грунт постелили сосновую постель. Внизу стало тепло и уютно. Вчерашняя буржуйка не понадобилась. Так она и валялась в кузове одного из «Уралов».
Вот и команда «ОТБОЙ!». Спустились внутрь, дружно легли на левый бочок, и растворились в тепле и уюте нашего гостеприимного пристанища. Как же мы тогда выспались! Когда утром выбирались наверх, то стены землянки всё ещё были тёплыми. Покидать их и возвращаться в сырую реальность чертовски не хотелось. Хотелось лежать и нежиться на этих примятых и пахучих сосновых лапах до самого выпуска из Училища. Но впереди нас ждал подполковник Соколов, новый день и завершающее этот полевой выход занятие по эксплуатации и ремонту пушки.
Не поверите, но именно в той яме, которую мы с однокашниками выкопали вблизи полтавской городской свалки, прошла самая лучшая ночь моей жизни.
Кривой Рог
21.11.2016
Газы!
Еще никто из тех, кто предал нас...
Владимир Вишневский
Исторически сложилось так, что армия и противогаз – близнецы-братья. Не было, и нет воина, который не умеет обращаться с противогазом. Противная команда «ГАЗЫ!» известна всем служившим. Думаю, что многим она и на дембеле снится. Глупо отрицать, что многие из нас, выполняя сию команду, хитрили и норовили несколько облегчить себе жизнь. И не всегда наши противогазы использовались по назначению. Разные хитрецы попадались, всякие случаи бывали, но хитрее и изворотливее Игоря Евгеньевича встречать не приходилось.
Игорь Евгеньевич поступил в училище в зрелом возрасте – ему было двадцать. На фоне семнадцатилетних первокурсников юноша выделялся. Казался взрослым и бывалым. Однако жизнь быстро развеяла первое ложное впечатление.
Август восьмидесятого года. Полевой выход, венчающий курс молодого бойца. Три дня изматывающих занятий на учебном центре, что в десяти километрах от города. Туда и обратно – пешком. И не налегке, а с полной выкладкой. Кто за нас оружие и нехитрое имущество понесёт?
В то утро команда «ПОДЪЁМ» прозвучала раньше обычного. Подгоняемые сержантами, мы резво получили автоматы, схватили вещмешки и противогазы. Минут через двадцать нестройная колонна батареи впервые вытягивалась за ворота КПП. Впереди браво шагал комбат капитан Коваль.
Полтавские улицы миновали быстро. Вскоре батарея вышла за город. Вдали, на высоком холме, виднелись купола старинного монастыря. Наша дорога, похоже, к нему и вела. Но, сразу за последними городскими заборами, комбат свернул с дороги вправо. Перестроившись на ходу в колонну по двое, курсанты продолжили путь вдоль высоченной железнодорожной насыпи. Как только замыкающие сошли с асфальта, уши резанула команда:
– Батарея! ГАЗЫ!!!
Через несколько секунд колонна, хрипя и свистя клапанами единообразных масок, шла быстрым походным шагом по сужавшейся тропе, бежавшей между насыпью и старым городским кладбищем. Там-то и прозвучала вторая команда:
– Батарея, бегом - МАРШ!!!
Бежим. Воздуха не хватает. Из-за быстро запотевших стёкол видимость приблизилась к нулю. Собственный пот превращается в солёную едкую жидкость и, стекая по лицу, постепенно заполняет маску. Задыхаемся от скудного прорезиненного воздуха, захлёбываемся потом, но терпим. Хрип клапанов и глухой свист воздуха достигают апогея. Рука то и дело тянется сдёрнуть ненавистную маску, но нельзя! Нужно бежать. В боку давно что-то колет, но и это не причина отставать. Вперёд! Только вперёд! Бежим на пределе сил. Утомительному и выматывающему бегу не видно ни конца, ни края. Кошмар продолжался невыносимо долго, до тех пор, пока тропа не вывела нас к огромному железнодорожному мосту через Ворсклу. И лишь там прозвучало повелительное:
– Батарея, СТОЙ! Отбой газов!!!
С каким наслаждением срывали курсанты горячую серую резину, выливали из неё недопитый пот и ненасытно упивались горячим летним воздухом! Один Игорь Евгеньевич казался сделанным из другого теста. Пятикилометровая пробежка в средствах защиты никак на нём не отразилась. Он не был загнанным, как все, и выглядел свежо. Бывалый сержант Саша Кальницкий, успевший до поступления в училище послужить срочную в Средней Азии, первым понял, что товарищ где-то схитрил. Беглый осмотр противогаза подтвердил сомнения: там не было выпускного клапана! От этого воздух в маску поступал не через фильтр и гофрированную трубку, а напрямую из атмосферы. Ясное дело, что так и дышать легче, и стёкла чистые, и пот лицо не заливает. Да, от реальных боевых газов испорченный противогаз не спасёт, но ведь газов-то и не было…
– Ну, Игорёк, ты и шланг(1)! – прозвучал краткий приговор бывалого сержанта, сопровождаемый крепким дружественным тумаком. Мы от души добавили.
Казалось, тот неприглядный случай должен был стать для Игоря уроком, но, увы, не стал. Курсант оказался «хроническим шлангом». Когда словом, а когда иначе, мы пытались достучаться до его совести и сознания. Однажды это «иначе» случилось на зачёте по ОМП(2). Дело было так.
Середина лета, жара, учебный центр, палатка. Внутри палатки ведро, до краёв наполненное хлорпикрином(3). Снаружи томится взвод. Перед взводом старый подполковник химических войск, которого всё училище с уважением назвало Зарин Зоманыч (зарин и зоман – это два боевых отравляющих вещества). Подполковник – эталон внешнего вида офицера. На нём безукоризненная полевая форма, новенькая портупея, начищенные хромовые сапожки, через правое плечо полевая сумка и образцовый противогаз. В руках зачётная ведомость.
– Первое отделение! ГАЗЫ!!!
По команде отделение Саши Козицкого лихо надевает противогазы, выполняя норматив на пятёрки. Игорь в том числе. Зарин Зоманыч заносит заработанные оценки в ведомость, сам облачается в образцовый противогаз и продолжает приём зачёта:
– Первое отделение, ЗАЙТИ В ПАЛАТКУ!!!
Курсанты в колонну по одному проходят в «газовую камеру». Раздаётся искажённый противогазом голос преподавателя:
– Отделение! ПОРВАНЫ СОЕДИНИТЕЛЬНЫЕ ТРУБКИ!!!
Щелчок включённого секундомера, шорох откручиваемых трубок, маты парней, глотнувших хлорпикринчика, доклады о выполнении норматива. Однако что-то пошло не так. На наших глазах вдруг ожила палатка. Её стенки то раздувались, то скукоживались. Внутри происходило непонятное действие, явно не связанное с темой занятия. Вот слегка приподнялся край парусиновой стенки, в образовавшуюся щель вылетела круглая противогазовая коробка. Зелёная жестянка катилась по траве, сопровождаемая нечеловеческим рёвом Игоря. Вскоре, задыхаясь и отчаянно кашляя, он и сам вырвался на воздух. Вид курсанта был жалок: потное позеленевшее лицо, ручьи слез, размазанные сопли. Палатка успокоилась. Ещё немного и подполковник Фатеев скомандовал:
– Первое отделение, НА ВЫХОД! Строиться у входа.
Последним вышел преподаватель. Невозмутимо объявил оценки и, глядя в сторону второго отделения, продолжил:
– Курсант Р., станьте в строй второго отделения! Второе отделение! ГАЗЫ!!! Зайти в палатку!
Я был в третьем отделении, которое обычно завершало такие мероприятия. Как только очередная группа скрылась в газовой камере, мы поинтересовались у первого отделения, что произошло. Хлопцы и рассказали, как выбили из рук Игоря Евгеньевича уже открученную противогазовую коробку и слегка попинали её ногами, а самому курсанту широкими спинами преградили дорогу на воздух. Вот он с горя да обиды и разревелся. Не успели порадоваться за товарища, как палатка вновь ожила, вновь заходила. Вот привычным курсом мимо нас пролетела многострадальная зелёная коробка. Вслед за коробкой из палатки с трудом вывалился хозяин. Слёзы и сопли катились пуще прежнего. Видно хлорпикринчик попался свежий!
– Второе отделение! НА ВЫХОД!
Курсанты вышли, построились. Зарин Зоманыч выставил оценки, грустным взглядом посмотрел на Игорька, определил страдальца в наш строй и буднично скомандовал:
– Третье отделение! ГАЗЫ!
Мы облачились в горячие, пахнущие тальком, серые маски, по одному проникли в палатку. Подполковник зашёл последним, стал возле дважды пострадавшего и продолжил занятие:
– ПОРВАНЫ СОЕДИНИТЕЛЬНЫЕ ТРУБКИ!!!
В крепкой руке начхима мерно тикает механический секундомер. А мы, закрыв глаза, делаем глубокий вдох, шустро откручиваем гофрированные трубки и от масок, и от противогазовых коробок и, завершая норматив, прикручиваем коробки напрямую к маскам. Всё делаем по-честному, не мухлюя, иначе наглотаешься учебного газа – мало не покажется! Пример Игоря у всех перед глазами. А ему, бедному, и в этот раз не везёт! Снова чья-то добрая душа ненароком помогла уронить коробку, чей-то добрый сапог выбил её наружу, а чья-то добрая спина закрыла выход на чистый воздух.
В третий раз построил Зарин Зоманыч взвод и ещё жалостливее посмотрел на Игоря Евгеньевича:
– Курсант Р., ГАЗЫ! – не прогремела, а тихо и устало прозвучала команда преподавателя, – В палатку шагом марш!
И лишь наедине с мудрым преподавателем Игорь Евгеньевич кое-как сдал несложный норматив. Только снова не сделал никаких выводов.
День шёл за днём, неделя сменялась другой. Взвод перешёл на третий курс. К тому времени мы давно породнились и стали единым целым. Единственным, кого не опутали узы товарищества, оставался Игорь Евгеньевич. Это удивляло, а порою возмущало дружный коллектив. Для понимания причин и глубины отчуждения опишу очередной эпизод.
Последние числа ноября. Страна, шокированная смертью дорогого Леонида Ильича, медленно отходила от потрясения. Мы же в который раз неширокой тропою вдоль знакомой железнодорожной насыпи топали на учебный центр. Никто не орал: «ГАЗЫ!», никто не командовал: «Бегом-МАРШ!». Было хуже. Который день подряд угрюмое полтавское небо орошало город и окрестности затяжным дождём. Под ногами чавкала грязь, комьями прилипая к тяжёлым яловым сапогам. Шинели давно пропитались влагой, портянки промокли, сырость пронизывала насквозь. Про такое состояние погоды украинцы говорят «мряка».
Мряка поселилась и в наших душах, ведь мы знали, что на учебном центре нас не ждали ни горячий чай, ни тёплые сухие постели, ни чьё-то радушие. Ночевать предстояло в палатках, которые мы же и должны были поставить. Марш закончился в сумерках. Закурили. Пока перекуривали, распределили обязанности. И вскоре кто нёс со склада палатки, кто тянул матрацы, кто волок буржуйки, а кто заготавливал дрова. Не прошло и получаса, как рядышком, будто близнецы, поднялись ещё необжитые лагерные палатки. Оставалось лишь растопить печки, настелить нары, застелить те нары матрацами, завалиться под тощее одеялко и до утра набираться сил перед предстоящим тяжёлым днём. Начали с печек.
Вот из труб нехотя показался первый дымок. Он был непривычно робким и не спешил смешиваться с атмосферой. Это оттого, что в описываемый вечер наблюдался абсолютный штиль и тяга в печных трубах отсутствовала. Без тяги мокрые дрова упорно не хотели разгораться. Огня не было, зато дыма – в избытке! Буржуйки безбожно чадили. Едкий сизый дым валил из топок, пробивался из поддувал, наяривал из всех щелей, и очень быстро все три палатки наполнились чадом, будто старинные монгольфьеры. Дым выедал глаза, рвал лёгкие и незамедлительно выгнал нас наружу. Были б под рукою сухие дрова, мы б своего добились и с печками справились. Но таких дровишек не было. Без них ночёвка обещала превратиться в кошмар. Закурили. «Военный совет» был недолог. Прежде всего, решили искать пригодное топливо. Вариантов немного: прошвырнуться по окрестностям в поисках сухих дров, выцыганить у местных водителей ведро-другое солярки для растопки и сходить на близлежащую станцию за углём. Без лишних прений взвод разбился не небольшие группки и растворился в промозглом тумане. Вскоре вернулись первые группы добытчиков. За ними подтягивались остальные. Благодаря опыту и армейской смекалке удалось разжиться и сухими дровами, и соляркой, и даже угольком. Работа по обустройству продолжилась. Как вдруг в темноте раздался чей-то голос:
– Мужики! А где наш Игорёк потерялся, кто видел???
Мужики остановили работу, переглянулись, почесали стриженные под нуль затылки, но ответа не нашли. Заныкаться,(4) на наш взгляд, было негде. Но что это за странные негромкие звуки раздаются в ночной тишине со стороны палатки первого отделения? Подошли и остолбенели: из-под края парусины торчит конец гофрированной противогазной трубки, бесстыдно втягивающий в себя ночной воздух. Там внутри кто-то скрывался!
Посветили. В самой палатке, казалось, никого нет. Сквозь непроглядный дым в дальнем от печки углу увидели груду матрацев. Именно туда уходил второй конец трубки. А из-под матрацев виднелись еле различимые грязные подошвы сапог, выдававшие чьё-то хитрое тело. Как вы думаете, чьё?
Да, то был Игорь Евгеньевич, который, не раздеваясь, зарылся под сырые затхлые тряпки, надел противогаз, вывел трубку наружу и уснул. Трудитесь, парни, а мне уже хорошо! Но и парни оказались не пальцем деланные, они моментально нашли на хитрую задницу товарища болт с нужной резьбой. В одно мгновение несколько крепких фигур встало на входе в палатку, а конец мирно сопящей трубки заткнули попавшей под руку грязной тряпкой. Ещё через мгновение задыхающийся Игорь сорвал маску и, раскидывая в стороны уже тёплые матрацы, рванул на выход. Только сквозь богатырский заслон прорваться было нелегко. Досталось же ему тогда! Как никогда досталось!
В ту памятную ночь мы, справившись с проблемами, ночевали хоть и в сырости, но в тепле. А вот хитрый товарищ настолько нам опротивел, что ему было категорически отказано в законном месте в палатке. Пришлось изгою выживать в одиночку. Как и где он провёл ночь? Этого я не ведаю.
Кривой Рог
02.01.2021
Примечания:
1. Шланг – на курсантском сленге «человек, любым путём избегающий трудностей службы».
2. ОМП – оружие массового поражения. В нашем случае название предмета обучения.
3. Хлорпикрин – жидкость с резким раздражающим запахом. Используется в камерах газоокуривания для проверки герметичности изолирующих и фильтрующих противогазов.
4. Заныкаться – на курсантском сленге «спрятаться от товарищей или командиров, укрыться, затаиться».
Про месть
Чёрт знает, что такое.
Я в замешательстве.
У этого всего должна быть психология.
Александр Покровский
Когда слышишь это слово, на ум ничего хорошего не приходит. Жуткое слово, из числа тех, что обычно ассоциируется с человеческими пороками, кровью и даже смертью.
Но в каждом, даже очень строгом, правиле предусмотрены исключения. Не обошла эта мудрая закономерность и явление, о котором идёт речь. Не удивляйтесь, однажды я видел исключительно красивую, добрую и изящную месть.
Наблюдал я её во время учёбы в Полтавском Краснознамённом училище. Все науки там изучались на двенадцати кафедрах. Одна из самых уважаемых – кафедра военной радиоэлектроники. В просторечии «седьмая кафедра». Мы любили предметы, что там читались. Во-первых, сами предметы живые и интересные, во-вторых, там был замечательный преподавательский коллектив! У каждого преподавателя свой стиль, неподражаемые педагогические приёмы и глубокое знание предмета. Кафедра отличалась своей любовью к спорту. Волейбольная команда – одна из сильнейших в училище. Мы её смогли одолеть, лишь перейдя на четвёртый курс. Одним словом, прекрасная кафедра! Душа коллектива –фронтовик, полковник запаса Леонид Дмитриевич Айданцев. Из молодых офицеров запомнился подполковник Олег Иванович Божко.
Для полноты картины осталось добавить, что на кафедре жил дух войскового товарищества. А где товарищество, там здоровый юмор, дружеские подколки и искренний смех.
Подполковник Божко был владельцем шикарного портфеля. Портфель был красив! Изящная форма, прекрасная кожа, блестящие замки и внушительные габариты. Туда можно было положить много полезных вещей. Божко и портфель были неразлучны. Они вместе шли на службу и вместе возвращались домой. Они парою шли в спортзал и в училищный клуб. Не разлучались ни в военторговской столовой, ни в бане. Только в строю, когда на плацу выстраивалось всё училище, никто не видел в руках подполковника его верного спутника.
Бывало, что портфель по несколько дней даже не открывался. Это не ушло от внимания сослуживцев и, при первой же возможности, озорник Айданцев своими руками подложил в портфель Олега Ивановича обыкновенный красный кирпич производства местного завода стройматериалов. Мало, что подложил, так вдобавок ещё рассказал об этом всей кафедре!
Целых три дня хозяин в портфель не заглядывал. Три дня Божко носил по городу кирпич. И все три дня посвящённые в проделки Айданцева держали языки за зубами. Наблюдали, заговорщики! Ждали развязки.
Я не видел момента, когда подполковник Божко обнаружил в любимом портфеле кирпич. Может, сам его открыл. Может, какой добряк посоветовал. Но вот то, как Божко отомстил за это Айданцеву, видел. И не я один. Свидетелями «вендетты» стали сразу два курсантских взвода, ибо акт мести произошёл на лекции по импульсной технике.
В тот день Айданцев читал нам лекцию об устройстве симметричного мультивибратора. Всё шло по заведённому порядку: дежурный рапортом встретил преподавателя, объявлена тема, сделано вступление. После небольшого опроса по пройденному материалу началась собственно лекция.
– Товарищи курсанты! – привычно говорит преподаватель и берёт в руки пульт слайдпроектора, – перед вами на экране принципиальная схема симметричного мультивибратора.
Палец нажимает кнопку пульта новенького «Свитязя», экран оживает и на его плоскости появляется рембрандтовская "Даная". Мы, конечно, знали, что Леонид Дмитриевич был мастером нестандартных педагогических приёмов, но не до такой степени! Не ожидавшая такого хода аудитория встрепенулась. Дамские прелести манили. Палец Айданцева жмёт кнопку дальше, но вместо обещанного мультивибратора на экране высвечивается «Рождение Венеры» Ботичелли.
Аудитория в восторге! Лектор снова и снова жмёт кнопку, ему в такт на экране сменяют друг друга репродукции бессмертных работ мастеров живописи эпохи Возрождения. И все, как одна, с эротическими сюжетами. То были шедевры Эрмитажа. Подборка работ, скажу вам, была сделана со знанием и вкусом.
Дверь в аудиторию слегка приоткрылась. В ней виднелся профиль Олега Ивановича. Он довольно усмехался. Видно было, что Божко удовлетворён своей страшной местью и той реакцией публики, которую вызвали слайды. Когда слайды закончились, любимец всего Училища боевой полковник Айданцев доверительно рассказал аудитории историю про кирпич. Рассказывать старый воин умел!
А мультивибратор мы изучили. Нагота дам лишь разогрела интерес к теме занятия. Схему того мультивибратора я и сегодня нарисую с закрытыми глазами.
Кривой Рог
13.06.2016
Две копейки
Самовольная отлучка для курсанта – всегда волнующее событие;
широко распахнутые ноздри самовольщика вдыхают не воздух,
они вдыхают огромный объем информации;
мозг его работает на пределе, чувства все обострены,
пропасть отделяет его от остального некрадущегося человечества,
и только эта пропасть позволяет оценить жизнь во всей её неповторимой сладости…
Александр Покровский
В начале лета 1983 года рядом с КПП Полтавского зенитного ракетного училища (в простонародье «артучилище») появились две новеньких телефонных будки, а в них два новеньких телефона-автомата. Появление общедоступной телефонной связи на территории режимного военного объекта стало событием. Телефонизация облегчила жизнь курсантов. Но вместе с возможностью поболтать с подружками и друзьями появились новые проблемы. Во-первых, желающих звонить было много. О-очень много! А телефонов – два. Очереди к автоматам выстраивались нешуточные. Часто возле будок накалялась атмосфера. Доходило и до конфликтов. Во-вторых, во всех торговых точках «Военторга» исчезли монеты в одну и две копейки. Медяки исчезли напрочь, стали дефицитом. Я не стану рассуждать о преимуществах телефонизации общества и проблемах, сопутствующих прогрессу. Расскажу о том, как телефон повлиял на такое явление, как самовольная отлучка.
Сколько существует армия, столько существует и самоволка. Тема самоволок неисчерпаема. Она никем глубоко не изучена и ещё ждёт своего исследователя. С самоволками велась и ведётся безжалостная борьба. Дисциплинарная ответственность за этот проступок суровая. Статья, предусматривающая наказание самовольщикам, есть даже в Уголовном Кодексе. Но никакие наказания и никакие суровые статьи Закона не могут одолеть душу курсанта или солдата, окрылённую идеей. Идея может быть разной. От примитивного желания напиться и забыться, до высокого-превысокого чувства.
Молодые и неопытные первокурсники к проблеме самовольного ухода с территории Училища подходили банально, примитивно, неорганизованно и без фантазии. Прыг через забор – и бегом по центру города. Редко кому удавалось сбегать в самоход незаметно. Обычно свободный полёт курсантской души длился до первого патруля. Комендатура - комендант майор Курочка - отсидка на гарнизонной гауптвахте. После отдыха в уютной камере начинались круги дисциплинарного и общественного ада: построение училища, долгое позорище пред огромным строем, взыскание «на всю катушку» от начальника училища, комсомольское собрание, привлечение к ответственности и прочая, прочая, прочая. Понятно, что курсант-залётчик как минимум до конца очередного семестра попадал в категорию «политических». Ему ещё очень долго икалось его малодушие. Мало того, этот «подвиг» влиял на показатели всего подразделения в учёбе и дисциплине. Какому командиру понравится такое? Никакому. Зная это, первокурсники бегали в самоволку ну в самых исключительных случаях.
Со временем мы набирались опыта, развивалась курсантская смекалка. Число самовольщиков росло, а число «залётов» уменьшалось. Мы искали и находили разные способы незаконно выйти «за забор», развивали тактику встречи с патрулями и методы ухода от них. Комендант гарнизона тщательно изучал эти новые тактические приёмы и придумывал эффективные меры противодействия. Борьба умов шла с переменным успехом и закончилась с ничейным счётом в тот самый день, когда училище расформировали. Появление общедоступного телефона на порядок увеличило процент успешных самоходов. В повседневную жизнь успешно внедрялась любимая нашим комбатом «научная организация труда».
Горит душа, просится на волю, а до выходного ещё жить и жить? Берёшь карандаш, пишешь записку с номером твоего городского телефона, кладёшь записку в мыльницу, что лежит в твоей прикроватной тумбочке, туда же прячешь две копейки, говоришь своим товарищам (ещё лучше – командиру отделения), куда бежишь, и свободен. Главное было, вернуться в казарму минут за двадцать до подъёма. К концу осени методика была отработана. Сбоев она не давала. Сработала она и в ту декабрьскую ночь, когда мне срочно понадобилось увидеть свою невесту. Записка с её домашним телефоном оставлена в тумбочке, дежурная монета положена в мыльницу. Подошёл к своему командиру сержанту Давыдову:
– Саша, я после отбоя отлучусь? К подъёму буду на месте.
– Записка с монетой на месте?
– Конечно!
– Давай! Только без приключений.
Мы пожали руки, я надел шинель, вышел из казармы, перемахнул через трёхметровый забор, поймал такси и минут через пятнадцать звонил в заветные двери. Жила моя Татьяна на противоположном конце города. Небольшая квартирка в спальном районе с романтическим названием «Алмазный». В одной комнате будущие тесть и тёща, во второй – мы с любимой. Негромкая музыка, обычные в такой обстановке разговоры, объятия, поцелуйчики. Дом давно спал. И вдруг проснулся стоявший в прихожей телефон.
– Алё! – сонно сказала в трубку тёща.
Через мгновение она показалась в дверях нашей комнаты и испуганно произнесла:
– Війна, Андрюха!
Разбираться с вопросом какая вражина среди ночи объявила нам войну, я даже не подумал. Не до этого. Привычно одеваюсь, мотаю портянки, на ходу накидываю шинель и мысленно просчитываю, как буду добираться ночью в Училище. Десять километров в спящем советском городе – это расстояние. Общественный транспорт начинает работу в шесть, такси в это время можно поймать в центре да на вокзале. Голова соображает, ноги бегут к ближайшей остановке. Миную заснеженный двор, вот улица Калинина – главная улица района. Остановка. Когда бежал, надеялся увидеть там такси. Но не судьба. Остановка пустая. Вариантов нет – буду бежать. Десять километров для курсанта выпускного курса – это примерно тридцать минуть бега. Может, и успею на ту войну. Бежать в темноте по тротуару неудобно. Там снег и обледенелые кочки. Выбегаю на пустынную проезжую часть и беру максимальный темп. Пробегаю больше километра. За спиною шум машины.
– Частник! – радуется душа самовольщика.
Рука нащупывает бумажный рубль, который при прощании мне сунула в карман шинели милая, вторая рука поднялась вверх и машет водителю. В те времена полтавские водители частенько подвозили пассажиров. За рубль можно было проехать через весь город, а до центра и подавно. Машина остановилась. Открываю дверь и на одном дыхании выпаливаю:
– Шеф! К артучилищу подкинешь?
– Садись, военный!
Долго водитель не уговаривал. Сажусь. Мотор мягко зарычал, свежие сугробы вдоль дороги понеслись всё быстрее. Отдышавшись, осмотрелся. Как оказалось, я ехал в «Волге». Машина чёрного цвета, салон красный, из стерео-колонок негромко напевают про вечную любовь модные тогда итальянцы. Ого! «Волги» такого типа в гаражах простых советских граждан не стояли. На таких обычно ездило крупное начальство. Но когда рядом с магнитофоном я заметил трубку радиотелефона, сердце ёкнуло. Спецсвязь в машине – это, скорее всего, КГБ.
– Влип, очкарик! – сказал я сам себе, – Щас тебя доставят по назначению!
Машина ехала в сторону училища. В том же направлении, немного не доезжая КПП, находилось и здание областного управления КГБ. Оно занимало самый красивый особняк города. Водитель молчал. Он с наслаждением вёл машину пустыми улицами Полтавы и вальяжно курил хорошую сигарету. Молчал и я. Внутреннее напряжение нарастало. Проезжаем рынок, Корпусный парк, сворачиваем на Октябрьскую – вот и управление КГБ. Но машина не остановилась. Она, не снижая скорости, проехала мимо особняка. Ещё метров пятьсот, и «Волга» остановилась у порога родного КПП. Выхожу, протягиваю своему спасителю дежурный рубль, но в ответ добрая такая улыбка и сквозь шум мотора прощальное:
– Будь здоров, военный!
Мотор заурчал, огоньки машины удалялись. Стараясь быть спокойным, вхожу на КПП. Делаю, как у нас говорили, морду «кирпичом». Только дежурному прапорщику не до меня. Во время тревоги у него иные заботы. За КПП толпились курсанты. Все в полном снаряжении и вооружены. Это строится мой четвёртый дивизион. Офицеров не видно, распоряжались сержанты. Захожу с тылу этого огромного строя. Вот моя батарея, вот и родной взвод. Быстренько занимаю своё место в затылок за командиром отделения и тут же ему шёпотом докладываю:
– Давыд, я на месте!
Саша, стоявший впереди меня, молча, кивнул головой. А сзади на мои плечи уже посыпалось нехитрое армейское снаряжение: автомат, вещмешок, противогаз и полевая сумка. Это товарищи по отделению проявили смекалку и захватили из казармы всё моё имущество. Даже засунули в вещмешок полотенце и зубную щётку. Сами понимаете, что снаряжая меня прямо в строю, никто из друзей не упустил возможности привычно и беззлобно подколоть виновника их ночных волнений. Одеваюсь и в таком же духе им всем отвечаю.
В одно мгновение я был полностью экипирован и готов к любым действиям. А ещё минут через двадцать начали прибывать вызванные по тревоге офицеры. В числе первых был наш комбат капитан Чегликов. Видно было, что комбат долго бежал. При его появлении я про себя усмехнулся. Ведь окна квартиры комбата смотрели на окна моей будущей тёщи. Они жили в одном дворе. Этой ночью мы с Чегликовым проделали один путь. Только я гораздо быстрее.
Заветные две копейки сработали!
Кривой Рог
26 марта 2017 года
Испанец
Промолчать.
Вот одно из самых простых, но важных искусств,
которое не всем даётся.
Александр Покровский
Четыре года мне пришлось учиться в одном курсантском взводе с испанцем. Испанца звали Андреем. Полтавчанин, из обычной украинской семьи. В Испании ни он сам, ни его родные никогда не бывали. А вот прозвище «Испанец» у Андрея было. Откуда? Да оттуда!
Среди нескольких десятков предметов, которые изучали будущие офицеры, был иностранный язык. Одиннадцатая кафедра так и называлась: «Кафедра иностранных языков». Работали там исключительно дамы. Свой предмет знали и любили. К курсантам относились мягче, чем преподаватели-офицеры. Мы отвечали взаимностью. Уроки иностранного шли в течение двух лет. В конце четвёртого семестра – экзамен.
С чего начиналось обучение иностранным языкам? С того, что в класс входила заведующая кафедрой, представлялась, затем по очереди поднимала каждого курсанта и задавала единственный вопрос: «Товарищ курсант, какой язык вы изучали в школе?». В ответ, как правило, звучало либо английский, либо немецкий. Зав. кафедрой делала пометки в своём списке. Потом, согласно выясненным данным, курсантов распределили по соответствующим группам.
Когда во время этого опроса прозвучала фамилия Андрея, он встал и чётко произнёс:
– Испанский!
Все присутствующие повернулись в сторону курсанта. Но тот был невозмутим. Лицо выражало спокойствие, голубые глаза его казались чистыми и ясными.
– Куда же мне вас определить? – задумалась видавшая виды заведующая кафедрой. Ни преподавателей, ни групп испанского языка на кафедре-то не было.
– Р-разрешите мне изучать английский? – слегка картавя произнёс курсант. Английский в армии нужнее.
– Английский, так английский, – вздохнула заведующая и определила Андрея в ту группу, в которой оказался и я.
Преподавателем у нас была Светлана Леонидовна Сердюк. Её уроки проходили живо и интересно. Она была замечательным педагогом и смогла добиться того, что уже к концу первого курса многие из нас свободно читали единственную советскую газету на английском «MoscowNews». Многие, но только не Андрей. Английский, как и большинство других наук, давался курсанту с огромным трудом. Точнее, почти не давался. Мы помогали товарищу, как могли. Он с трудом запоминал слова, путался в произношении, затруднялся в построении фраз, даже самых примитивных. В Училище в начале каждой пары было принято рапортовать преподавателю о прибытии на занятия и докладывать об обстановке во взводе. Рапорт отдавал дежурный. Только на уроках английского рапорт звучал на английском! Вот примерно так:
– Комрад тича! Зы ванн хандред твелв плэтун из рэди! Кэдэтс Иванов энд Петров а эбсент. Кэдэт он дьючи – Давыдов.
Этот короткий рапорт в исполнении нашего героя мог тянуться минут пятнадцать. Если во взводе дежурил Андрей, представление было обеспечено! Что он выдавал, рапортуя преподавателю! Петросян с Жванецким отдыхают. Если с рапортом дежурного человек к концу первого курса с трудом,но освоился, то можете представить, какие перлы выдавал Андрей во время изучения тем! Скажем, тема«Состав и вооружение пехотного взвода армии США», или «Допрос военнопленного», или «Разведка местности». Фразы, которые рождались в чистой голове курсанта, выходили за стены аудитории и становились училищным фольклором. Но Светлана Леонидовна понимала, что перестроиться с испанского на английский нелегко. Как могла, помогала отстающему. И напротив фамилии Андрея во взводном журнале регулярно выводила дежурную троечку.
– Испанец! Вижу, что старается, – приговаривала добрая женщина, ставя явно завышенную отметку.
Андрея троечка устраивала. Такая оценка позволяла и в увольнения ходить, и в отпуска ездить. Но мы-то знали, что в школе товарищ был не испанцем, а англичанином! Знали, только никому не говорили. Ни своим офицерам, ни преподавателям. Взаимовыручка, понимаешь! История эта так бы и закончилась очередной троечкой в дипломе, если б не сам Андрей. До итогового экзамена по английскому оставалась неделя-другая, как он сам на уроке, в порыве откровения, возьми и скажи Светлане Лонидовне про свой двухлетний обман. Как же взвилась наша англичанка, услышав, что всё это время её попросту дурачили!
– Готовьтесь к экзамену, товарищ курсант! – прозвучало грозное предупреждение преподавателя, – поблажек в связи с тяжёлым детством и пролетарским происхождением не ждите.
Андрей на глазах осунулся и побледнел. Ему стало ясно, что в жизни наступает чёрная полоса. Эта полоса началась в середине июля, вместе с сессией и длилась до конца лета. В тот раз на сессию выносились высшая математика, физика, марксистско-ленинская философия и английский. Оценки, полученные по предметам, шли в диплом. Лично я уверенно чувствовал себя лишь на физике и английском. Эти предметы давались сравнительно легко. Хуже было на философии и математике. Но обошлось. Сдал всё с первой попытки, пришил на левый рукав парадного кителя три полоски третьекурсника иуехал на каникулы в родной Антрацит.
В конце августа, отдохнувшие и загорелые, возвращаемся из отпуска. А в казарме нас встречает печальный Андрюша. Весь его отпуск прошёл в стенах Училища. Мы гуляли, а он двойку пересдавал, заодно и в казарме ремонт делал – традиционная участь двоечников и «политических» во время летних каникул.
– Что, Испанец, сдал английский?
– Ага, – слышим грустный голос, – вчера только тройку поставила…
Кривой Рог
27 марта 2017 года
Медицинский брат Валера
А так хочется быть правильно понятым.
Так хочется неискажённым дойти до сознания всякого…
Александр Покровский
Самое тяжёлое время в армии – первые дни и недели службы. Причин тому много, и мы на них останавливаться не будем. Тяжело всем: и подготовленным ребятам, и маменькиным сынкам. Со временем организм к условиям службы адаптируется. Жёсткий распорядок дня становится привычным, регулярные нагрузки превращаются в норму, а через месяц-другой кажется, что так было и будет всегда.
Статистика говорит, что именно в этот период молодые воины чаще всего обращаются за медицинской помощью: микротравмы, потёртости ног, ссадины и царапины – вот основная причина обращения в медпункт. Командиры и военные доктора это знают и готовятся. Так было и с нами, курсантами-первокурсниками. Форму мы надели в последних числах июля. Надеть то мы её надели, только обмундирование правильно носить не умели. Особенно досаждала непривычная обувь – тяжеленные юфтевые сапоги. На первой же зарядке добрая половина батареи натёрла ноги. Кто сильнее, кто не очень. Сказалось наше неумение наматывать портянки. Идём на завтрак, хромаем. Иван Иванович Коваль, командир одиннадцатой батареи, смотрит на своё хромоногое войско и думу думает. Мы в столовую, а комбат – в медпункт. На разводе капитан Коваль стоял с зелёной санитарной сумкой в могучей руке. Поздоровался с батареей и громким голосом спрашивает:
– Товарищи курсанты! А кто из вас умеет оказывать первую медицинскую помощь?
Из строя раздалось робкое:
– Я! Курсант Мараховский!
– Курсант Мараховский! Ко мне! Назначаю вас санитаром батареи! – и вручает опешившему курсанту сумку с красным крестом на зелёном боку, – в 15.00 прибудете в медпункт на инструктаж.
Так в одиннадцатой батарее появился нештатный медбрат.
Задача у Валеры несложная: вечером, когда наступает личное время и у курсантов появляются минуты передышки, нужно узнать, кто нуждается в помощи, и эту помощь оказать. В сумке для этого есть всё: перекись, йод, пластырь, бинты. Вот и ходил медбрат вечерами по казарме, обрабатывал натёртые курсантские ноги. Бывали дни, когда повреждённых ног было больше обычного. Работы медбрату прибавлялось. Валера трудился и после отбоя. А чтоб не мешать спать здоровым, старшина распорядился нуждающимся в лечении завязывать на своих койках полотенца узлом. Идёт Мараховский по спящей казарме, видит на быльцах кровати узел – будит курсанта и проводит нехитрые процедуры. И Валере удобно, и остальные спят без помех.
С момента, когда в батарее был назначен санитар, прошло больше недели. Все знали, к кому обращаться за помощью, он знал, как нас лечить. Курсанты привыкли к процедурам, проходившим после отбоя. Стихли дружеские шуточки в адрес товарища с медицинской сумкой, обычные в таких ситуациях. Но чтобы в казарме не устроить по такому поводу перформанс? Нет, так не бывает. И кое-кто начал искать жертву. Как ни странно, но этот неизвестный нам «кое-кто» остановил свой выбор на самом здоровом курсанте сто двенадцатого взвода Олеге Моисеенко. Олег был от природы крепким и сильным, к тому же боксёр-перворазрядник. И характер боксёрский, взрывной. Хлопец он аккуратный, ноги держал в порядке и в услугах медбрата не нуждался. Как только под сводами старой казармы раздавалась заветная команда «ОТБОЙ!», Олег в числе первых устраивался в койке и мгновенно засыпал. Наши кровати стояли рядышком, и я прекрасно помню тот злосчастный вечер.
Олег разделся, нырнул под прохладу простыни, поворочался с боку на бок и, что называется, выключился. Полотенце оставалось на своём штатном месте – у изголовья. На такое полотенце Мараховский никогда внимания не обращал. В расположении погас свет. Дежурный включил тусклое ночное освещение. Курсанты заснули. Лишь один дневальный бдил возле тумбочки. При свете синей лампочки медбрат Валера начал свой обход. Идёт между коек, смотрит, у кого полотенце узлом. Как обнаружит – тормошит товарища, достаёт медикаменты, обрабатывает раны. Одного полечил, другого. Рутина! Наши с Олегом койки располагались примерно в середине огромного спального помещения. К этому месту Валера шёл минут сорок. Конец его миссии был близок. Медбрат поравнялся с кроватью Олега. В установленном старшиною месте белел узел полотенца. Это сигнал к действию. Валера теребит за плечо сладко спящего Олега, вполголоса будит «больного»:
– Эй! Вставай! Ноги показывай!
Тишина. Мараховский давно привык, что его пациенты спят крепко, и свою просьбу озвучил решительнее. Он повысил голос и сильнее начал теребить Олега за плечо.
– Вставай! Что у тебя болит??!!
Лучше б «Айболит» этого не делал. Лучше б он шёл себе мимо! На свою беду Валера разбудил-таки Олега, а молодого боксёра реакция не подвела: БАЦ!
Ничего не понимающий медбрат оказался в нокауте. Одновременно на Валеру, голова которого еще звенела от удара, посыпались слова брани вперемешку с жуткими угрозами. Батарея проснулась. Картина предстала печальная: вскочивший с койки, орущий проклятия Олег и лежащий на полу медбрат. Рядом опрокинутая медицинская сумка, раскиданные вокруг нехитрые медикаменты. Сержанты пресекли дальнейшее развитие драмы и угомонили разошедшегося боксёра. Какие могли быть претензии к Валере, когда полотенце, собственное полотенце Олега было завязано узлом в установленном старшиною месте!
Кто же был автором ночного перформанса? Кто решился тайком завязать полотенце Олега? Мы этого так и не узнали. И до сих пор не знаем. Сия тайна доныне покрыта мраком.
Кривой Рог
10 марта 2017 г.
Высшая математика
И встал!
И тут во всей своей безобразной наготе встал вопрос:
что делать? Потом он взял и сел.
Александр Покровский
Много наук изучали курсанты советских военных училищ. Не было исключением и Полтавское Зенитное Ракетное. Нас основательно готовили к службе и жизни. Будущие офицеры изучали не только предметы своей армейской специальности, но и общеинженерные дисциплины. Без знаний физики, математики, электротехники, теории электрических цепей, основ радиолокации и радиоэлектроники немыслимо освоить тонкости устройства сложнейших комплексов ПВО.
Учебный процесс проходил на базе двенадцати кафедр, на которых трудились грамотные специалисты своего дела. Они не только делились с нами своими знаниями и мастерством, но и передавали обретённый армейский и жизненный опыт. О каждом преподавателе и его предмете можно написать отдельную повесть, но не сегодня.
Большинство предметов давались мне легко. Однако, высшая математика из этого ряда выделялась. Специфический предмет. Читал математику Николай Николаевич Супрун. Фронтовик. Серьёзный и принципиальный преподаватель. Его предмет изучали целых два года. В конце второго курса экзамен. Оценка шла в диплом. Этого экзамена боялся весь курс. Ведь Николай Николаевич признавал только один критерий владения математикой – глубину знаний. Будь ты хоть самым-пресамым отличником, спортсменом или отважным воином, но коль не знаешь рядов Фурье или бинома Ньютона – иди. Двойка. Но с другой стороны, он решительно ставил пятёрки в зачётках отъявленных разгильдяев и «политических», которые понимали и любили его предмет. Никакие мольбы курсантов на Супруна не действовали. На него не действовали и уговоры наших отцов-командиров, всеми силами боровшихся за успеваемость подразделений. На принципиального преподавателя не смог бы повлиять даже сам начальник Училища. Да он и не пытался. Оценки по «вышке» курсанты получали исключительно согласно глубине своих знаний.
В июне восемьдесят первого началась эта, самая сложная за годы учёбы, экзаменационная сессия. Венец сессии – экзамен по высшей математике. Математику изучали на девятой кафедре. Там же нам читали физику, теорию электрических цепей, начертательную геометрию и такой предмет, как «спецэлектропитание». По какой-то причине для подготовки к экзамену нашему взводу выделили именно класс этого предмета. Преподавателем спецэлектропитания и заодно ответственным за кабинет был уважаемый всеми полковник Ковбасюк. Солидный и грамотный офицер, с интересной военной биографией. Он настолько уверенно чувствовал себя на своём месте, что был единственным преподавателем, позволявшим себе курить в классе во время занятий. Многие в училище курили, но так, как это делал Ковбасюк – никто!
Вот приходим к нему на пару. Рассаживаемся по местам. Звонок. Небольшая пауза и в дверях появляется сам товарищ полковник.
– Взвод смирно!!! – на одном дыхании орёт дежурный, – товарищ полковник стодвенадцатый взвод на занятие по спецэлектропитанию зенитных артиллерийских комплексов прибыл!!! – рапортует он преподавателю.
– Здравствуйте, товарищи! – выслушав рапорт, красиво поставленным командирским голосом приветствует питомцев Ковбасюк.
– ЗДРАВИЯЖЕЛАЕМТОВАРИЩПОЛКОВНИК!!! – раздаётся слаженный рёв двух десятков юных глоток.
– Вольно! Садитесь!
Мы опускаемся на казённые стулья, берём в руки ручки. Полковник объявляет тему занятия. Записываем. Пока шуршим ручками, Ковбасюк достаёт из кармана кителя пачку хороших сигарет, за ним коробок спичек. Вальяжно прикуривает. И лишь после первой, самой сладкой затяжки, начинался учебный процесс. К концу пары его пепельница всегда была полной. К слову, эту пепельницу полковник всегда выносил сам, не утруждая дежурного курсанта. Не поверите, но никто, даже самые ярые противники табака, никогда не жаловались на нестандартное поведение преподавателя. Думаю, это оттого, что уважали старого полковника и ценили в нём незаурядную личность. Так вот. Подготовка к экзамену в разгаре. Взвод занимался в классе Ковбасюка. Сидим, теорию вспоминаем, задачки решаем. В головах сплошные формулы. Как вдруг беззвучно открылась дверь, и на пороге появляется сам Ковбасюк. Стоит, в левой руке пепельница, в правой дымится сигарета. Стоит и молчаливо наблюдает. Кто-то из нас его заметил, и в классе прозвучало уставное:
– Взвод! СМИРНО!!!
– Вольно, хлопцы, занимайтесь! – усадил нас на места полковник. А когда мы угомонились, он поинтересовался, какой предмет предстоит сдавать взводу.
– Высшую математику, товарищ полковник! – грустно ответил ему наш сержант.
– Математику? Высшую? – оживился полковник, – Это очень важный предмет. Необходим для каждого офицера. Он может ни разу в жизни не пригодиться, а может в трудной ситуации здорово выручить. Учите, товарищи курсанты, учите! Лишних знаний в войсках и жизни не бывает. Знания – это не мешок. Их не на спине всю жизнь носить!
– Товарищ полковник, – раздался голос из класса, – а вам в службе этот предмет пригодился?
Глубокая затяжка, выдох и в классе снова раздаётся спокойный баритон полковника:
– Было такое дело! Командовал я полком. Как-то вечером приносят мне на стол очень важный документ. Достаю из кармана очки, а они поломались – дужка отвалилась. Как документ без очков прочитаешь? Зрение уже не то, что было раньше! Я мозгами пораскинул, нашёл в письменном столе проволочку, скрутил её в виде интеграла и те очки отремонтировал. Документ прочитал, резолюцию наложил, и всё было сделано вовремя. А представьте, как я те очки отремонтировал, если б не знал что такое интеграл???
Взвод отозвался на эти слова здоровым смехом. А полковник, покидая класс, в очередной раз затянулся и, уходя, произнёс отеческое напутствие, которое я до сих пор помню дословно:
– Учите, сынки, высшую математику. Учите!
Кривой Рог
22.11.2017
Плац
Хочется всё это не растерять.
Хочется отразить.
Выразить.
Запечатлеть.
Обвеховать.
Александр Покровский
В каждой воинской части непременно есть свои святыни: Боевое Знамя, боевые награды, славная история и славные традиции. Всё это было и в моём Полтавском зенитном ракетном училище, носившем имя генерала армии Ватутина Николая Фёдоровича. Училище начало свою историю в начале лета сорок первого. Не прошло и года со дня формирования, как в марте сорок второго «За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецкими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество» оно было награждено орденом Красного Знамени. Среди тысяч наших воспитанников десять Героев Советского Союза и один Герой России. Недаром Полтавское Краснознамённое считалось лучшим военным училищем в Войсках ПВО Союза.
С 1957 года училище располагалось на территории бывшего Петровского Полтавского кадетского корпуса в самом центре красавицы Полтавы. Фасад главного здания своими окнами смотрел на символ города – величественный памятник в честь победы русской армии под командованием Петра І в Полтавском сражении 1709 года. С тыльной же стороны этого корпуса начинался плац. Строевой плац и был самым святым местом Училища.
Впервые я увидел его в июле восьмидесятого года, когда приехал сдавать вступительные экзамены. Зашёл на КПП, показал дежурному свои документы, а тот отправил меня на место сбора абитуриентов. Идём группой к главному корпусу, нас сопровождает курсант. Слева двухэтажные здания кафедр, справа – асфальтированное бескрайнее поле. На асфальте белые линии и квадраты, по периметру – плакаты, стенды. И около десятка зеркал в металлических рамах. Большие зеркала, в рост человека. В центре плаца белая трибуна. По бокам трибуны – огромные портреты вождей. И сбоку, со стороны главного корпуса, скромный памятник генералу Ватутину, который до войны в этих стенах учился и чьё имя носило училище.
Курсант, сопровождавший абитуриентов, вёл стайку молодёжи по дороге, идущей параллельно плацу. Когда мы прибыли на место сбора, оказалось, что шли не по самой короткой дороге. Вместо того, чтобы пройти напрямик и срезать через плац около сотни метров пути, мы шли по его периметру. Кто-то из парней спросил у курсанта, отчего по жаре круги наматываем. Лицо курсанта стало строгим, и он объяснил, что плац – это святое место и по нему без надобности не ходят. Прошли вступительные экзамены, закончила работу приёмная комиссия. Абитуриенты стали курсантами. Последние числа июля. Первая помывка в бане, переодевание в новенькую форму. И вот почти триста юных курсантов стоят на плацу. Впервые наши сапоги выровнены по одной линеечке на святом для военного человека асфальте. Перед строем наш комдив полковник Накип Гатаулович Гатаулин. Позади него шеренга младших офицеров: комбаты и взводные командиры. Именно на плацу и именно в тот день со мною впервые поздоровались по-военному. Раньше, в доармейской жизни, как было? Увидишь приятеля:
– Привет!
В ответ несётся легкомысленное:
– Приветик!
Пожали руки – и по своим делам.
Командир дивизиона приветиками не разбрасывается. Он стоит напротив середины строя, весь собран, подтянут, напряжён. В словах его приветствия хорошо слышен татарский акцент:
– Здрастуйте, таварыщи курсанты!
В ответ звучит нестройное мальчишечье разноголосье:
– Здравияжелаемтоварищполковник!
Гатауллин прищурился:
– Ничиго! Научим!
Не теряя времени, он привычно распределяет нас по подразделениям. На плац вышла толпа, с плаца ушёл дивизион. Спустя четыре года с этого плаца наш четвёртый дивизион ушёл навсегда. Ушёл и растворился в войсках. За четыре года все мы изменились, стали другими. В этой трансформации личностей не последнюю роль сыграл плац. Сейчас я попытаюсь описать моменты курсантской жизни, связанные со строевым плацем Училища. Их было немало: и торжественных, и рутинных, и анекдотичных. Слушайте.
В военных училищах, в отличие от гражданских вузов, учебный процесс у первокурсников начинался не с первого сентября, а с 1 августа. Этот месяц шла учёба по программе курса молодого бойца. Программа курса включала в себя всего три предмета: строевая подготовка, физическая и уставы. Плюс дополнительные занятия. Тут-то мы плац и возненавидели. Не скрою, но именно таким было наше самое первое чувство.
То лето выдалось необычайно жарким. Народ за забором ходит налегке, а мы паримся в кителях, застёгнутых на все пуговицы и стянутых кожаными ремнями. Тугой железный крючок давит на ещё неоформившийся кадык, на ногах тяжеленные юфтевые сапоги. По команде учимся держать равнение, тянуть носочек, отрабатываем чёткость строевых приёмов. Пот льёт в три ручья. Даже не в три. В тридцать три! Подмышки белые от соли, в глазах периодически темнеет. Держимся на настырности и упрямстве. А перед строем бравый командир взвода, старший лейтенант Чегликов. С подъёма и до отбоя он с нами. Чегликов тоже застёгнут и заправлен, принимает такие же солнечные ванны, но отчего-то его не берут ни зной, ни усталость. Взводный – образец внешнего вида. Подтянут. Выбрит. Источает аромат хорошего одеколона. На кителе и бриджах ни единой складочки. Сапоги подбиты и поглажены по последней военной моде. Шитая фуражка похожа на аэродром. И безупречный, по-своему красивый командирский голос. В течение двух часов этот голос нас держал в тонусе. У Бориса Яковлевича на занятиях не побалуешь – тут же схлопочешь «пять штук, как из пушки». Так он называл наряды вне очереди. А упрекнуть в пустословии нашего взводного было нельзя. Скажет – сделает. Так что терпи, курсант!
Не успели оглянуться, как курс молодого бойца закончился. Седьмого сентября дивизион принял Присягу. Присягали на плацу. В тот день там было тесно. Выстроилось всё Училище. Перед строем вынесли Боевое Знамя. С короткой речью выступил наш генерал, и начался несложный, но волнующий ритуал. Тебе всего шестнадцать? И что? Ты стоишь перед строем, на груди боевой АКМ, из которого накануне на «отлично» отстрелялся, в руках текст Присяги, который спустя четыре десятка лет помнишь наизусть. Ты посвящаешься в Защитники. В этом суть ёмких слов, которые ты произносишь взволнованным юношеским голосом. В тот миг плац казался центром Вселенной. А после клятвы – торжественное прохождение мимо многих гостей, мимо отца с матерью, приехавших на Присягу, мимо трибуны, полной фронтовиков. И мы прошли! Мы уже не были вчерашней толпой мальчишек. Мы были управляемым подразделением.
На другой день после праздника потянулись серые учебные будни. День за днём, неделя за неделей. И каждая новая неделя начиналась с общеучилищного построения на плацу. На трибуне генерал Гусев. Он подводит итоги. Про хорошее не говорит, а вот про нехорошее – это пожалуйста! Достаётся и нам, и нашим командирам. Тут и взыскания, и «последние предупреждения», и публичное разжалование нерадивых сержантов. Полный букет генеральских громов и молний. После традиционной еженедельной «грозы» традиционное же прохождение подразделений. Маршировали и исполняли строевые песни все. Начинали офицеры управления, за ними офицеры кафедр, потом подразделения курсантов, и завершала программу солдатская авторота. На середину плаца выходил оркестр, под звуки музыки начинались «скачки». Редко какому подразделению с первого раза удавалось ублажить своею выправкой придирчивого генерала. Хоть дождь, хоть снег, а он стоит на трибуне, вальяжный, слегка барственный. Оценивает проходящих. Проходит, скажем, наша коробка. Стараемся, равнение держим, ножку тянем. Только как носочек ни тяни, а вслед коробке несётся генеральская оценка:
– Одиннадцатая батарея! Неудовлетворительно! На исходное!!!
Мы идём на это самое «исходное» и тихо чертыхаемся. Чувствуем, что прошли неплохо. И чего генерал выёживается? Но он генерал, а мы курсанты. Работа такая у него.
По средам в распорядке дня «химический день». Всё Училище ходило с противогазами на боку. В эти дни даже прохождение торжественным маршем было в противогазах. Все, от курсанта и до седых полковников,надевали резиновые маски и строем шли мимо генерала. На самом генерале противогаза не было. Может, вражеская химия не брала генеральский организм? Со стороны это, наверное, выглядело и комично, и апокалиптично. Сегодня думается, что строевая в противогазе – банальное самодурство. Понимаю, когда противогаз надевают на тактическом поле или на технике. Но зачем он на плацу? Неужели при химической атаке противника мы будем проводить строевую подготовку? Да, на этот вопрос уже никто не ответит. Генерала Гусева давно похоронили.
Пришла в Полтаву золотая осень. Ушёл летний зной, пожелтели каштаны и липы. Улицы преобразились, похорошели. Осень к лицу этому старому городу. Город наслаждался осенью долго, до самых ноябрьских праздников. Только училищные деревья уже к концу сентября стояли голыми. За забором буйство осенних красок, а вокруг нашего плаца каштаны уныло качали голыми макушками! Не думайте, что это природный парадокс. Это следствие уборки территории. Плац всегда убирался с особой тщательностью. На нём не должно быть ни мусора, ни листочка. Подметёт дневальный с утра территорию, обернётся – и хоть плачь: что подметал, что не подметал. Вот курсантская смекалка и выручала. Выделит старшина подразделение на уборку, а курсанты, перед тем как взяться за мётлы, залазят на деревья и трусят листья. Как струсят, тогда только метут. Через неделю такой уборки деревья полностью лысели. Зато плац в порядке, отцы-командиры не нервничают и нас не трогают.
Наша батарея отвечала за уборку плаца в последний год учёбы. Осень как-то пережили, а вот зимою нам досталось! Она в тот год выдалась снежной. Обычно мело ночами, но к приходу комбата территория должна быть очищена до самого асфальта! И сугробы по периметру должны быть не тяп-ляп, а в виде идеальных параллелепипедов. Снежная эпопея началась с конца ноября. За час до подъёма дежурный взвод вставал, вооружался скребками и лопатами, принимался за работу. В срок обычно укладывались. Только с утра как побросаешь кубометры снега, вымокнешь до нитки и на занятиях о сне да сухих портянках мечтаешь. Но мы выпускники! Последний курс – парни стреляные. Они всегда выкрутятся. И вот что придумали: батарея сбрасывалась копеек по 20-30, один из нас выходил в город, ловил снегоуборочный трактор. Тридцать рублей в то время были хорошие деньги – четверть зарплаты инженера. Тракторист получал денежку – и через полчаса плац был чистым. Курсанты лишь сугробы оформляли. Все получали своё: комбат – чистый плац, тракторист – гонорар, а мы экономили силы и не занимались дурным делом.
По плацу разрешалось перемещение либо строевым шагом, либо бегом. Вразвалочку не ходили. Зимняя беготня через плац превращалась в развлечение. По первому снегу быстро накатывались скользкие дорожки. Два-три метра пробежишь и катишься. Катались и поодиночке, и строем. Нередко бывало, что одновременно на плацу оказывалось несколько подразделений. Одна батарея бежит с первого учебного корпуса в четвёртый, другая – ей навстречу. Перерыв между парами мизерный, но тех мгновений, когда курсы следования строёв пересекались, бывало достаточно для быстротечного снежного боя. Снежки летели градом! Вслед за снежками звучали острые комментарии, сопровождавшие каждое удачное попадание в цель. И больше всего в этих боях доставалось отчего-то сержантам. Со стороны наши снежные побоища казались мальчишеством. Однако они были тем глотком воли, которого в нашей строго регламентированной жизни всегда не хватало.
Каждый вечер в восемнадцать часов на плацу, возле памятника Ватутину, проходил традиционный развод нарядов. На развод выстраивались оба караула, наряды по КПП, штабу, парку. Дальше стояли наряды по батареям, и на левом фланге – наряд по столовой. Для развода Устав выделял до сорока минут. И, как правило, дежурные по Училищу выдерживали это время. Но среди офицеров были и неординарные люди. Так двое друзей заключили пари, кто быстрее проведёт развод. Говорят, что поспорили на ящик коньяка. В самой процедуре развода есть обязательный ритуал: вручение паролей начальникам караулов. Всё можно пропустить, а вот без пароля никак нельзя.
Приходит, значит, очередь заступать в наряд спорщику №1. Выходит он перед строем, а второй спорщик рядом, секундомером время засекает. Начинается рапорт помощника дежурного – секундомер включается. Звучит команда: «По караулам шагом – марш!» – выключается.
Тот развод оказался недолгим. Дежурный поздоровался с нарядом и скомандовал:
– Начальники караулов, ко мне!
Вручил им пароли, поставил офицеров в строй и дальше прозвучало:
– Караулы и внутренний наряд! Напра-ВО! По караулам шагом – МАРШ!
Так был поставлен своеобразный рекорд. И первый спорщик уже мысленно праздновал победу.
Вскоре пришло время идти в наряд спорщику №2. Тот оказался ещё более оригинальным. Вместо вручения паролей начальникам караулов из рук в руки на плацу произошло небывалое. Приняв рапорт своего помощника, офицер развернулся к строю и скомандовал:
– Караул и внутренний наряд! Смирно! Слушай пароль!!!
Дежурный вслух прочитал с бумажки секретное слово и отправил всех по местам несения службы. Но в тот момент, когда от явной победы в пари за спиною офицера прорезались крылья, из темноты раздался голос заместителя начальника Училища полковника Золотарёва:
– Дежурный по Училищу, КО МНЕ!!!
Золотарёв был мужик крутой. Он быстро разобрался с ситуацией. И долго потом победитель пари не мог получить очередное воинское звание. (История про пари мне известна из многочисленных пересказов. Это байка Училища).
Двенадцатое ноября 1982 года. В класс, в котором мы занимались, зашёл кто-то из офицеров:
– Занятия прекратить! Построение Училища на плацу!
Надеваем шинели, шапки. Строимся, бежим на плац. Вскоре там собрались все. Вышли даже преподаватели-женщины. На трибуне генерал и его заместители. Слово берёт начальник политотдела полковник Оводков:
– Товарищи! Советское Правительство сообщило о смерти Генерального Секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева.
Строй одновременно издал глухой тоскливый звук. Внутри всё сжалось. Появилась невнятная тревога и боль. Немудрено, ведь наше поколение при Леониде Ильиче выросло. Главный политрабочий продолжал своё выступление, только его уже мало кто слышал. Суть была ясна. Зазвенела медь оркестра. От траурной мелодии стало ещё тоскливее. После небольшого митинга все разошлись. Через два дня Брежнева хоронили. Занятия были отменены, все собрались в своих казармах у телевизоров. Смотрели Москву. Хорошо помню гудки полтавских заводов и машин на улицах в момент опускания гроба в могилу. В Стране появился новый Генсек. Через несколько месяцев похоронили и его. Вышло так, что за четыре года учёбы в стране сменилось три руководителя.
А ещё с плацем связано воспоминание о том, как мы его асфальтировали. Асфальт – он ведь не камень. То там трещинка пошла, то ямка образовалась. Вода, мороз, и курсантские сапоги тоже своё дело делают. Вот и прохудился наш славный плац. Да не в одном месте. Летом восемьдесят первого, когда всё училище, кроме нашего первого курса, уехало на стрельбы, ворота КПП распахнулись. На территорию вошла дорожная техника. Мой взвод был выделен в помощь дорожникам. Да, за рычагами асфальтоукладчика и за рулём катка сидели не мы. Но лопатами помахали. Пришлось и ручным чугунным катком укатывать пешеходные дорожки. А когда асфальт обновили, мы ещё несколько дней краской рисовали на нём линии да квадратики. Плац всё-таки. Должен соответствовать!
С этого обновлённого плаца в июле восемьдесят четвёртого мы ушли из Училища. То был светлый день. Двести пятьдесят лейтенантов выпустило в том году Полтавское Краснознамённое. И у каждого из нас во время праздничной церемонии посвящения в офицеры в карманеновенького парадного кителя лежал металлический рубль. Нет, мы не бросали свои рубли в воздух, как это делают нынешние выпускники. Традиция Училища предписывала вручить его тому, кто первый отдаст тебе воинскую честь, как офицеру. С какой радостью мы расставались с теми рублями! И с таким же азартом курсанты младших курсов старались приветствовать бравых лейтенантов.
На том же плацу наш сто двенадцатый взвод встретился спустя двадцать четыре года. Старые друзья, которые четыре года укрывались одной шинелью и из одного же котелка хлебали жидкий казённый супчик, с большим трудом узнавали друг друга. Мы сильно изменились. Не стало родного Училища. На месте нашего плаца давно работала автостоянка. Только присмотревшись к асфальту под колёсами машин, понимали, что это он, тот самый асфальт, который мы в прошлой жизни укатывали, который тщательно убирали от листьев и снега, по которому бегали на зарядках и тянули носочек на строевой подготовке. Этот магический асфальт сделал нас офицерами! И нашему поколению он всегда будет сниться не в виде банально-примитивной автостоянки, но исключительно в качестве Строевого Плаца училища.
Кривой Рог
28 сентября 2017 г.
Портянки
Стихи:
Ландыш.
Рифма – Гадыш.
Неба нет.
Вместо него серая портянка.
И жуешь её, и жуешь!
– Кого? Портянку?
Александр Покровский
Слово «портянки» слышали все. Многие даже знают, что это слово обозначает. Есть ещё те, кто их видел, есть и те, кому довелось ими пользоваться. Я не исключение. Четыре года курсантской жизни проходил в сапогах. Сапоги без портянок не носят. Носки – это не для сапог.
В офицерской жизни то и дело приходилось выезжать на стрельбы, убирать урожай, строить объекты. И на полигонах, и по колхозным полям, и на стройках в туфельках не походишь. Для грязи, для бездорожья самая лучшая обувь – это сапоги. В любую пору года носить можно. Оттого рядом с моим тревожным чемоданом всегда стояла пара кирзовых или резиновых сапог, а к ним – портяночки.
Современные ботинки с высокими берцами, что приняты на вооружение армии, бесспорно красивее и современнее. Но в сапогах ногам удобнее. В сапогах ноги дышат. Сапоги можно сутками не снимать. Они и легче, и практичнее. К тому же надеваются за несколько секунд. А ещё, если промокли ноги, то снимаешь сапог, разматываешь портянку и её же на стопу наматываешь. Только нужно поменять местами нижний, мокрый, край с верхним сухим. Когда обуешься, стопа станет сухой, а мокрый край укутает голень и вскоре от тепла ноги подсохнет. Носки так не высушить. С носками сложнее.
Всем хороши портянки! Но не прощают они небрежного к себе отношения. Стоит намотать их неправильно, как натрёшь ноги, занесёшь в ранки инфекцию и будешь хромать да мучиться.
Представьте городского юношу, впервые держащего в руках пару новеньких скрипящих сапог и комплект белоснежных портянок. Что делать-то с ними? Как обуться? У хорошего старшины молодого воина опекает опытный боец. Он учит молодёжь уму-разуму. Покажет, расскажет, потренирует, проконтролирует. В военном училище абитуриенты подобным вниманием обделены. Свежеиспечённые курсанты все до одного про армию ничего не знают. Где для них найти опытных нянек?
Как сейчас помню тот июльский день восьмидесятого года, когда нас, абитуриентов, уже зачисленных в Полтавское Высшее Зенитное Ракетное училище, привели в училищную баню. Заходили бравые и крутые парни, а вышли оттуда лопоухие салажата. На выходе из моечного отделения сидел прапорщик. Коротким взглядом оценивал комплекцию каждого, безошибочно угадывая размер обмундирования.
– Держи, курсант!
И выдавал х/б, пилотку, ремень с бляхой, сапоги да портянки. В придачу шли погоны, петлицы, эмблемы и красная звёздочка на пилотку!
– Распишись в получении имущества.
Стоишь голяком, руки заняты имуществом. Кое-как черкнёшь ручкой в раздаточной ведомости и на выход.
Рядом с баней училищный стадион. Там подобие цыганского табора: прямо на футбольном поле триста полуголых абитуриентов приводят в порядок первую в жизни форму. Это сейчас обмундирование придумано так, что можно прямо на складе переодеться и сразу стать в строй. Советская форма этого не позволяла. На китель нужно было пришить погоны, петлицы, закрепить в уголках петлиц блестящие пушечки – эмблемы артиллеристов, и в завершение приколоть звёздочку к пилотке. Представьте, сколько эмоций вызывал этот процесс. Тут было и счастье от первой формы, и огорчение от косо пришитых погон, и смех товарищей, которые ржали с непривычного вида приятелей. Но больше всего молодёжь возилась с пришиванием белых воротничков и с наматыванием портянок.
Были среди нас парни, которые поступили в училище из войск. Вчерашние солдаты давно освоили те премудрости, о которых я говорю. Они и стали нашими консультантами. Вокруг бывалых образовывались кружки абитуриентов, и бойцы нам объясняли да показывали. Хорошо помню, что лично мне первую науку ношения военной формы преподал Саша Кальницкий. Мы с ним потом оказались в одном взводе, и четыре года учились рядом. Саша пришёл в училище из Ферганы. Он там служил, если не ошибаюсь, в десанте. Именно он и показал, как нужно пришивать воротничок да погоны, просветил, как грамотно наматывать портянки.
У него был один простой, но эффективный метод обучения: пришиваешь первый погон, пальцы колешь, стараешься – а Каля молчит себе да в чёрные усы ухмыляется. Пришиваешь второй, показываешь работу сержанту. Тот смотрит, указывает на ошибки и с треском отрывает от кителя оба погона.
– Тренируйтесь, товарищ курсант!
Садишься на травку, берёшь иголку и тренируешься. С первого раза правильно не пришил никто. Когда возня с погонами да петлицами закончилась, он построил нас, босоногих, в одну шеренгу, стал напротив строя, снял свой сапог, размотал портянку и сказал:
– Делай как я!
Затем показал, как нужно правильно эти портянки наматывать. Мы с трудом повторили. Обулись. Но вместо: «В казарму шагом марш!» услышали другую команду:
– Сапоги снять, портянки размотать!
И снова босые ноги топчут хилую стадионную травку. Несколько раз пришлось всем обуться и разуться, пока Кальницкий не остался довольным и не отправил нас в расположение батареи. Понять, как правильно обувать сапоги, мы поняли. Но руки подводили. Автоматизма, присущего опытным воинам, в них не было. От того многие безжалостно стирали ноги. Через пару дней и сам я натёр новыми сапожищами первые мозоли.
Иду, как-то, по коридору главного корпуса, спускаюсь с третьего этажа вниз, припадаю на больную ногу. Навстречу легко поднимается третьекурсник:
– Курсант, стой! – обращается он ко мне, – чего хромаешь?
– Портянка сбилась, – говорю, – ногу трёт.
– Снимай правый сапог! – безапелляционно распоряжается незнакомец, становится плечо к плечу со мною, опирается спиной об стену и тоже разувается. Смотрю на свою ноющую ногу и выпавшую из голенища скомканную портянку. Перевожу взгляд на ногу моего нового знакомого, а его стопа аккуратненько, как куколка, укутана тканью. Ни одной складочки, ни одного рубчика!
– Вот бы мне так научиться, – думаю.
Не успел подумать, как слышу уже знакомую фразу:
– Военный, делай, как я!
Старшекурсник неспешно распеленал свою ногу, разложил на полу ещё тёплую ткань портянки, стал на неё сверху и дожидался, пока я в точности повторю его действия. Затем не спеша, с расстановкой, показал, что и как делать. Виток за витком оборачивает вокруг ноги портянку и от меня требует того же. Я стараюсь. Через минуту сам не узнаю свою ногу: на ней такая же куколка, как и моего учителя!
– ПОЛУЧИЛОСЬ!!! – ликую я.
Обуваю сапог – ноге приятно и уютно. Я даже забыл, что совсем недавно хромал и мучился. После парочки повторов урок продолжался. Теперь мы тренировались обувать вторую ногу. Получилось ещё быстрее.
– Ну, давай военный, больше не хромай! – сказал на прощанье товарищ, и быстро скрылся в коридорах огромного здания Училища.
Так, благодаря абсолютно незнакомому мне курсанту, проблема портянок навсегда ушла. А его науку товарищества и безкорыстной взаимовыручки помню до сих пор.
Кривой Рог
02.03.2017
Соцобязательства
Упразднение пороков истребило бы историю.
А с ней и весь человеческий род.
Ибо! Добродетель вредна скелету человеческого духа.
Александр Покровский
Начало сентября восьмидесятого года. Тёплый осенний вечер. Красавица Полтава жила размеренной провинциальной жизнью. В центре города, в его исторической части, за высоким серым забором тоже шла жизнь. Только подчинялась она не ритму осени, а строгому распорядку дня.
Десятая кафедра Полтавского зенитного ракетного училища. Мой сто двенадцатый взвод в учебном классе. Окна нараспашку, по классу гуляет свежий ветерок, слышны звуки города. У первокурсников самоподготовка. Готовимся к завтрашнему дню. Дверь распахивается. Стремительным шагом входит взводный командир старший лейтенант Чегликов.
– СМИРНО! – несмелым юношеским тенором прозвучала команда дежурного.
Загрохотали столы и стулья. Взвод вскочил и замер. Мы уже знали, как ревностно взводный относится к небрежному выполнению Строевого Устава. Чегликов сам был образцовым строевиком и с непреклонным усердием воспитывал в этом духе питомцев. Борис Яковлевич замер, обвёл суровым взглядом подчинённых, убедился, что мы тянемся в струнку и глазами «едим» начальство.
– Не одновременно встаём, товарищи курсанты! Будем тренироваться! Взвод, САДИСЬ!
В одно мгновение взвод сел на места. В классе тишина и напряжение.
– Взвод, ВСТАТЬ!!! Раз! Два!
Не успел Чегликов закончить слово «два», как мы были на ногах.
– Вот! Уже лучше! – произнёс наш командир, – но до идеала далеко!!!
Снова стены класса зазвенели от его лужёнойглотки:
– Взвод! СЕСТЬ!!!
И через мгновение:
– Взвод! ВСТАТЬ!!!
Тренируемся, а время, отпущенное распорядком дня на самоподготовку, идёт. Шансов подготовиться к завтрашним парам всё меньше… В конце концов взвод своего командира удовлетворил и его последняя команда прозвучала снисходительно милостиво:
– Взвод! Садись!
Сели. Сидим. А напряжение не уходит. Ведь не просто так целый старший лейтенант припёрся на самоподготовку. И на самом деле не зря. У него был повод.
– Товарищи курсанты! – обратился к нам Чегликов, – сейчас мы с вами примем индивидуальные социалистические обязательства на первый семестр обучения. Вот вам по листу бумаги, где каждый напишет, к каким высотам в науках он будет в этом семестре стремиться.
Дежурный взял из рук взводного бумагу, раздал листы. Мы приготовились. Чегликов диктует «шапку» текста. Ручки нервно шуршат по бумаге. После «шапки» перечень предметов, которые выносились на первую сессию. Записали и их.
– А теперь, – продолжал командир, – определимся с тем, кто у нас будет отличниками и кто желает быть хорошистами!
Его неумолимый голос начал перечислять:
– Отличниками у нас желают быть курсант Казицкий, курсант Мелешко, курсант Воронин, курсант Давыдов …
Моей фамилии в числе отличников не было. «Пронесло!» – пела наивная душа первокурсника. Но взводный продолжал:
– Хорошистами у нас желают быть… – в числе десятка будущих хорошистов оказался и я.
Ладно, хорошистом – это куда ни шло. Буду стараться, может, и получится что.
Под диктовку офицера напротив каждого предмета записаны предполагаемые оценки, внизу поставлены подписи. Руки дежурного собрали бумажки. Стопка легла на стол взводного. Предметов было немало. Часть из них известна по школе, про многие никакого понятия не было. Но наука «высшая математика» сомнений не вызывала. Обычную математику в школе десять лет учили. Значит, новый предмет будет покруче школьного курса. Именно по поводу своих успехов в этой науке я сильно сомневался. В школе нашему классу не повезло с учителем. Математичка Мария Васильевна предмет свой знала, но донести его до детей не могла. И мои знания были отрывочными. Никудышные были знания. А без школьной базы высшую математику не осилишь. Весь семестр пытался одолеть «вышку», но тщетно. Слабая база сказывалась. Пришёл январь. Вместе с ним и сессия. Зачёт чередовался с зачётом. Экзамен шёл за экзаменом. Зачётная книжка постепенно заполнялась пятёрками да четвёрками. Завершал сессию экзамен по высшей математике. Если сдал – едешь в долгожданный первый отпуск. Не сдал – переэкзаменовка. И об отпуске забудь.
День экзамена казался рубиконом. Да так оно и было. Все мои скромные математические знания базировались на банальной зубрёжке, на которой далеко не уедешь. Скидок и поблажек от преподавателя ждать не приходилось. Ведь предмет вёл не кто-нибудь, а фронтовик, старшина запаса Николай Николаевич Супрун. Этот человек слыл в Училище эталоном требовательности, принципиальности и строгости. Критерием оценки у него было только знание предмета. И когда перо авторучки Николая Николаевича вывело в моей зачётке «удовлетворительно», за моими ещё неширокими плечами выросли крылья. «Я СДАЛ!!!», – пела душа. Сейчас на обед, потом построение батареи, получение отпускных билетов и на целых две недели – домой.
– Ага, щас! – сказала в этот миг судьба и злорадно ухмыльнулась.
– Ага, щас, товарищ курсант! – эхом повторил за нею комбат.
Но как всё красиво начиналось! Батарея выстроена посреди казармы. Комбат капитан Коваль лично отправляет своих питомцев в первый в их жизни отпуск.
– Отличники! Выйти со строю! – гремит под высокими сводами казармы отеческий голос.
Сияющие отличники вышли, повернулись кругом.
– Отличники! Через полчаса строиться в парадной форме возле канцелярии. Осмотр внешнего вида, вручение отпускных билетов и прощаемся до второго семестра.
Лучшие люди батареи ринулись переодеваться в каптёрку. Иван Иванович продолжал:
– Хорошисты! Выйти со строю!
Выходят вперёд те, у кого нет троек. Я стою, жду вызова следующей группы.
Комбат обращается к старшине:
– Этим орлам поставить задачу по уборке территории. Для них убытие в отпуск завтра, в 9.00.
Старшина не мешкая «озадачил» хорошистов, и те с азартом разбежались по рабочим местам.
– Курсанты, получившие по одной тройке на сессии, выйти со строю!
В числе этой категории однокашников делаю два шага вперёд и поворачиваюсь лицом к строю.
– Курсант Самойлов! – слышу голос капитана Коваля, – Отставить! Вас эта команда не касается! У вас будет особая миссия. После построения подойдёте до старшего лейтенанта Чегликова. Он вас озадачит.
Становлюсь в строй и недоумеваю: за что? Ведь всё сдал. Завтрашний вечерний поезд на Ворошиловград уйдет без меня???
Так и оказалось. И завтрашний поезд, и послезавтрашний, и ещё один так и уехали на родной Донбасс без меня. Да и как было им не уехать, если для взводного я стал разгильдяем. Брал в сентябре соцобязательства стать хорошистом? Брал. А тройку по «вышке» кто получил, а? Значит, обязательства не выполнил. Значит, подвёл взвод. Значит, какой тебе отпуск, курсант? Ошибки нужно искупать. Для этого у нас есть краска, кисточка и почти триста метров стен в казарме. Нет, всю стену красить не нужно. А вот полоску высотою тридцать сантиметров от плинтуса покрасите. Та полоска шла по периметру всех стен. Мы её называли «сапожок». На первый раз, задача простенькая. Бери и крась. Сегодня я этот сапожок за полдня выкрасил бы. Купи в магазине валик и малярный скотч, сделай разметку и начинай валиком краску накатывать. Но откуда в далёком восемьдесят первом году в армии валики и скотчи? Мы и не слыхали про такое. Хорошо хоть кисточка нашлась! Так я той редкой узенькой кисточкой и елозил три дня стены от подъёма до самого отбоя.
Уехали отличники, за ними хорошисты. Уехали самые отпетые троечники. В казарме оставались двоечники, ждавшие переэкзаменовки по своим предметам, «политические» и я. Нет, не подумайте, что политические – это противники власти и борцы против неё. Это курсанты, у которых были проблемы с дисциплиной: самоволки, спиртное, сон на посту и кое-что другое. Всё это называлось грубыми нарушениями дисциплины. С такими нарушениями в отпуск ездить не полагалось. Вместе нас было человек десять. Встаём утром, завтракаем и все по своим делам. Двоечники за конспекты и учебники, а политические и я – на работы. Стимул один: как выполнил задачу – так есть шанс уехать домой. И торопись, курсант! Отпуск идёт. Он ждать не будет.
Беру пачку старых газет, расстилаю вдоль стены, получаю краску, и процесс пошёл! Периодически в казарме появлялся взводный. Он контролировал ремонт. Придёт, прищурится, оценит работу. Уходя, задаст на засыпку вопрос из Устава. Ответишь – хорошо. Не ответишь – учи, курсант! Не забывай, что ты тут трудишься из-за того, что нарушил его требования! И по окончании работы доложишь не только про результат ремонта, но и расскажешь наизусть пачку статей Устава!
Так, под знаком краски и Устава пролетели долгих три дня. От подъёма до отбоя красишь сапожок, от отбоя до подъёма учишь статьи. К концу третьего дня задачу я выполнил. Иду в канцелярию, докладываю Чегликову про окончание покраски. Докладываю, а в душе холодок. Кто его знает, какие ещё дурные мысли в его голове созрели. Но, похоже, что Борис Яковлевич в тот вечер был в хорошем настроении.
– Идите, товарищ курсант, переодевайтесь в парадную форму. После проверки внешнего вида получите отпускной билет.
– Есть! – по-уставному отвечаю командиру, поворачиваюсь кругом, выхожу из тесной канцелярии и на крыльях лечу в каптёрку переодеваться. Открываю шкафчик, снимаю п/ш, облачаюсь в парадку, чищу ботинки, на бегу хватаю чемодан и снова стучу в двери канцелярии. А там – тишина. Взводного нет. Ого! Так и на поезд можно не успеть. Счёт времени уже на минуты пошёл. В конце концов, Чегликов появился. Неторопливо проверил мой вид, посмотрел документы. Неспешно провёл инструктаж, как вести себя в отпуске. И вот заветныйотпускной билет в кармане кителя! А до поезда всего час, и нужно преодолеть КПП, добежать до остановки, дождаться троллейбуса, купить в кассе билет. И всё за этот час!
Желание попасть домой придаёт сил. Минут через сорок стою на Южном вокзале. Поезд «Львов - Ворошиловград» замер у платформы. Но, судя по толпе в кассовом зале, за минуты, оставшиеся до отправления, взять билет у меня не получится. Я и не пытаюсь пробиться к кассе. Иду к проводникам. Прошусь в вагон. Одна тётенька сжалилась, но предупредила, что ехать придётся стоя. Да хоть как! Лишь бы ехать. Запрыгиваю в вагон, а он забит. Не один я стоя ехал. Так всю ночь и простояли.
В шесть утра выхожу в Дебальцево. Пересадка на Волгоградский поезд. Через два часа показались родные терриконы. Посёлок Щётово – пригород Антрацита. Отсюда до родного дома каких-то десять километров. На автобусе минут двадцать. Только автобуса нет. Впрочем, денег на поездку тоже нет. «Что я никогда марш-бросок не бегал? А ну-ка, к родному дому ШАГОМ МАР-РШ!!!», – скомандовал сам себе и пошагал по заснеженной дороге знакомыми с детства полями. Иду по хрустящему снежку. Ноги привычно топают, а в голове крутятся мысли. И одна из них так и свербит: за что меня отцы-командиры наказали, почему лишили четверти отпуска? Тогда я не нашёл ответа на свои вопросы. Долго ещё в юном сердце жила обида на взводного. Сегодня думаю, что прав был Борис Яковлевич. Взял обязательство – выполняй! Иначе, какой из тебя офицер выйдет, а?
Кривой Рог
03.11.2017
ХІХ съезд ВЛКСМ
И потом я заметил, если ты ничего не делаешь или, наоборот,
пыхтишь изо всех сил, то временная разница – пять минут.
Александр Покровский
Комсомол. Много славных страниц истории связано с комсомолом и комсомольцами. На днях Всесоюзному Ленинскому Коммунистическому Союзу Молодёжи исполнится сто лет. Высшим органом ВЛКСМ являлся съезд, и было этих съездов двадцать два. Мне лично запомнился лишь один. Нет, я не был делегатом, не заседал в Кремлёвском дворце. Я даже не читал материалов того съезда. В мае 1982 года я был рядовым комсомольцем, второкурсником военного училища. И память сохранила иное.
Учёба, как и служба, шли обычным порядком. Лекции сменялись полевыми выходами. Спортивные и культурные мероприятия чередовались с нарядами да караулами. Редкие увольнения в город были отдушиной в царстве Устава и дисциплины. Как было тогда принято, в стране накануне грандиозного события всё свободное пространство наполнялось призывами и патриотическими лозунгами. По всем центральным улицам Полтавы алели транспаранты, славящие партию и призывающие комсомольцев к очередным трудовым и ратным подвигам. Гуляешь с барышней по городу, культурно общаешься, угощаешь пломбиром, а отовсюду настойчиво и молчаливо призывают тексты громадных плакатов:
«Комсомольцы! Достойно встретим ХІХ съезд ВЛКСМ!!!»;
«ХІХ съезду – наш ударный труд!»;
«Учиться, учиться и учиться!!!»;
«Партия сказала: «НАДО!», комсомол ответил: «ЕСТЬ!»;
«ЛЕНИН-ПАРТИЯ-КОМСОМОЛ!»
«Храните деньги в Сберегательной кассе!».
Как ни игнорируй наглядную агитацию, а пропаганда всегда сильнее юного разума и в большинстве случаев цели достигала. Матрица комсомольского сознания непроизвольно, но накачивалась. Молодёжь осознавала грандиозность задач и приобщалась к свершениям. Вот как в нашем случае. Дело было сразу после Первомая. Так получилось, что за праздничные дни наш 4-й дивизион изрядно провинился в глазах командования: самоволки, опоздания из увольнения и даже употребление спиртного. Дисциплина в Училище всегда была на первом месте. А тут такое! Вот наш комдив и взялся укреплять, просевшую было дисциплину. Хватка у него была железная. Полковник Гатауллин построил своих питомцев, вывел из строя нарушителей, раздал каждому залётчику по взысканию, заодно запретил всему дивизиону увольнения. Так и сказал с характерным татарским акцентом:
– Таварышши курсанты! Для укрэплэния дысцыплыны в дывизионэ увалнэния в город до канца майя запрэшшаю!
И таки запретил, хоть Устав не позволял наказывать коллектив из-за действий отдельных нарушителей. А чтобы служба мёдом не казалось, комдив на ближайшие выходные определил комплекс профилактических мероприятий. Главным пунктом программы был кросс. Дистанция обычная – три километра. К тому времени кроссом нас было не удивить. Что такое «трёшка», когда ежедневно только на зарядке мы пробегали пять-шесть километров. В другое время такую пробежку восприняли б как рутинную разминку, но не в этом случае! Коллектив почувствовал несправедливость наказания. Коллектив напряжённо сосредоточился.
Воскресное утро. Дивизион уныло идёт на городской стадион «Колос». До него рукой подать. А в направлении КПП оживлённо движутся курсанты других подразделений. Они убывают в увольнение. Сегодня их день. В наших рядах настроение никакое. Хреновое настроение. Подходим к стадиону, и вдруг по глазам бьёт свеженький кумачовый транспарант: «ХІХ СЪЕЗДУ ВЛКСМ – ДЕВЯТНАДЦАТЬ УДАРНЫХ НЕДЕЛЬ!».
Как получилось, что мы прочитали его одновременно? Но более того, в сознании трёхсот человек тоже одновременно родился свой, очень даже актуальный лозунг. А когда кто-то из строя этот лозунг озвучил, дивизион воспрял. У дивизиона появилась цель! Что за дерзость мы придумали? Да ничего страшного. Просто решили поддержать Генеральную Линию! Итак, в строй, наэлектризованный несправедливым решением командира, был брошен клич: «ХІХ СЪЕЗДУ ВЛКСМ – ДЕВЯТНАДЦАТЬ УДАРНЫХ МИНУТ!!!».
Помните: «В начале было слово!»? И вот как это слово сработало. Комдив лично прибыл на стадион. Строит на старте десятую батарею, даёт отмашку, запускает секундомер. Батарея бежит, но темп её движения вялый. На стадионе не привычный лихой кросс, а замедленное кино. Гатаулин нервничает. Резким голосом подгоняет бегущих. Рядом с комдивом суетится комбат десятой майор Курилко. И ему такой темп бега кажется диким. Курилко нервничает не меньше Гатаулина. Негодуют и взводные командиры. Куда подевалась выдержка и самообладание офицеров? На лицах же курсантов никаких эмоций. Нет и привычных капелек пота. Курсанты бегут слаженно и монолитно. Сто – как один. Бегущая батарея демонстрирует непоколебимую комсомольскую сплочённость.
К старту готовится одиннадцатая батарея. Мы вяло разминаемся и вскользь наблюдаем за происходящим. Бегуны не торопятся. Они взяли нужный темп и близки к заветному результату. Зрители ликуют. Командиры нервничают. Финиш. Секундомер Гатаулина фиксирует дикий результат: вместо положенных по нормативу двенадцати с хвостиком минут хронометр показывает все девятнадцать! Норматив перекрыт, лозунг дня воплощён в жизнь. Градус полковничьего раздражения высок как никогда. В таком взведённом состоянии он вызывает на дорожку нас. Старт дан, секундомер запущен. Одиннадцатая батарея ушла на свой первый круг. Бежим. Лениво бежим и на часы поглядываем. Ведь мы тоже должны уложиться в заветные минуты.
На каком-то этапе кросса случилось небывалое: батарея побежала в ногу! Представьте себе картину: сотня военных бежит строем и в ногу. Во-первых, это красиво. Но та красота была явной издёвкой над комдивом! Ему нужно было время, а не красота. И это время мы показали – те же заветные девятнадцать минут! За четыре года службы под командованием полковника Гатаулина я больше никогда не видел его в подобном состоянии. Видел спокойным, видел гневным, видел человечным и даже сентиментальным. Но такой бессильной ярости, которую вызвал результат забега, он на моей памяти не демонстрировал. А ведь предстоял ещё забег двенадцатой батареи!
Двенадцатая не подвела. Секундомер будто издевался над Накипом Гатауловичем, в третий раз подряд отсчитав девятнадцать минут. Чем всё это закончилось? Построением дивизиона. Комдив отдал короткое приказание: «Всэм трэныраватса!» и покинул стадион. Руководство тренировкой перешло в руки комбатов. До обеда каждая батарея сделала ещё по три забега. Однако их число на результат не повлияло. Этот результат не изменился, даже когда в забегах участвовали офицеры. Мы игнорировали их. Вот такая она была, комсомольская солидарность! Вот как выглядело армейское товарищество!
К чести комбатов хочется добавить, что погоняв нас и не добившись результата, они не стали перегибать палку и ломать дивизион через колено. Видно сами чувствовали несправедливость наказания и были с нами солидарны. В армии бывает и так.
Кривой Рог
21.10. 2018
Группа освобождения труда
Фу ты, пропасть какая!
Ну что за видения, в самом-то деле!
Ну почему так всегда: вот только подумаешь о Великом,
как тут же какие-то несметные тучи всяческой дряни
вокруг этого Великого немедленно нарастут!
Александр Покровский
Тем, кто интересовался историей России, приходилось слышать о марксистском движении в стране. Как ни крути, а этот самый марксизм круто изменил ход событий. Изучая историю, без понимания сути явления не обойтись. Только рассказ не о нём. Рассказ о том, как любую, даже самую ненужную человеку информацию, можно вбить в сознание и вбить намертво. Это называется «методикой преподавания».
Первое сентября 1980 года, в Полтавском зенитно-ракетном училище начало учебного года. Для моей одиннадцатой батареи этот учебный год был первым. После торжественного построения и короткого митинга взвода и батареи разошлись по кафедрам. Кто – изучать тактику, кто – тонкости боевого применения, кто – шлифовать знания иностранных языков. Первокурсники же начали изучение военного дела на кафедре марксизма-ленинизма с предмета «История КПСС».
Первая кафедра занимала весь последний этаж большого учебного корпуса. Поднимаемся, ищем аудиторию, занимаем места. В коридоре старинного, ещё дореволюционного, здания звучит трель звонка. В большом классе пятьдесят зелёных первокурсников. Новая форма, скрипящие яловые сапоги, единообразные причёски. В дверях появляется преподаватель, седой полковник Ревутский. После ритуала приветствия садимся. Представившись, полковник привычно начинает свою работу. Раскрыты толстые общие тетради, приготовлены выданные накануне шариковые ручки, первая в жизни учебная пара началась. Началась с рассказа о партии, её роли в истории, перспективах и возможностях. Вот преподаватель переходит непосредственно к лекции, тема которой «Возникновение марксизма в России». Сказав несколько слов, полковник встаёт из-за стола, направляется к доске, явно намереваясь что-то на ней изобразить. Идёт и монотонно так диктует:
– Одной из первых марксистских групп в России была «Группа освобождения труда». Эта первая российская марксистская организация, созданная в 1883 в Женеве по инициативе бывших активных народников-чернопередельцев. В её состав входили Плеханов, Игнатов, Засулич, Дейч, Аксельрод.
Произнося многим из нас ещё незнакомые фамилии, преподаватель одновременно стучит мелом по доске. Мы же спешим занести эту важную информацию в конспекты. Стараемся, работаем. А звук мелка звучит всё сильнее! По логике на доске должен появиться примерно такой текст:
- Плеханов;
- Игнатов;
- Засулич;
- Дейч;
- Аксельрод.
Но что-то пошло не так! Аудитория оживляется. Я пишу, не поднимая глаз, стараюсь не отстать от лектора. Оживление растёт. Пишу, не отвлекаясь. Когда же в классе раздаётся откровенный смех, поднимаю голову, смотрю на доску, ожидая увидеть на ней информацию, озвученную ранее. Только на доске совсем не то, что ожидалось. На доске исключительно первые буквы фамилий этих достойнейших людей, написанные в столбик красивым разборчивым почерком. И только сложив мысленно эти буквы в короткое слово, я понял причину оживления товарищей. Полученное слово знают у нас все, но о том, что слово это – всего лишь аббревиатура фамилий руководителей известной марксистской группы, даже сегодня мало кто догадывается. Это своего рода тайный шифр для посвящённых.
Текст нахально красовался на доске короткие мгновения. Тряпка, чисто вымытая дежурным, не оставила ему никаких шансов. Только этих мгновений хватило на то, чтобы слушатели запомнили фамилии первых русских марксистов на всю свою жизнь!
Такие вот нестандартные методические приёмы были на вооружении наших преподавателей. Благодаря их смекалке даже самый скучный предмет оживал и запоминался. Разбуди меня сегодня среди ночи и спроси про эту злосчастную марксистскую группу – отвечу и не ошибусь. Хотя, сказать откровенно, вот для чего мне нужна эта информация?
P.S. Кстати, о том, что Засулич – это дама, я узнал относительно недавно.
Кривой Рог
17.08.2018
Пари
Может, нам прикинуться идиотом? Иногда это помогает.
Прикидываются же люди идиотами - и им все сходит с рук.
Александр Покровский
В каждой военном коллективе периодически приключается что-нибудь необычное, что-нибудь выходящее из ряда. Проходит время, очевидцы события выбывают из списков части, а память о случившемся живёт. Со временем не остаётся ни единого очевидца события, а рассказ о происшествии кочует от курилки к курилке, выходит за высокие казённые заборы, уходит в народ, переходя в разряд былин и легенд. Говоря по-современному, событие становится байкой. Одну из таких баек, которую слышал не раз, я сейчас расскажу.
Полтавское зенитное ракетное училище славилось своими выпускниками. Технику знали, с подчинёнными обращаться умели, дисциплинированы, подтянуты, и просто красавцы. Мечта, а не лейтенанты! А всё почему? Да потому, что жизнь в училище строилась на строгой букве Устава. Устав блюли, Устав уважали, любовь к Уставу прививали с первой минуты службы.
Главным служителем сурового культа Устава был заместитель начальника училища полковник Золотарёв. Звали его Афанасием Никитовичем. За глаза мы называли полковника просто Афоня. Но только за глаза! Суровый был полковник. Вспоминаю с содроганием. Но и порядок в училище был. Наряду с Уставом в особенном почёте был спорт. За спорт отвечала кафедра физподготовки. В те далёкие былинные времена на кафедре служили два капитана. Красавцы, мастера спорта, специалисты своего дела, но… Был у офицеров совсем маленький недостаток: пристрастие к спиртному. А ещё они любили жизнь и как могли, раскрашивали серые будни доступными им красками.
Капитаны эти давно должны были стать майорами. Но не складывалось. То одно ЧП с их участием, то другое. Вот, к примеру, посылают на одного из них представление на майорское звание. На радостях друзья идут в ближайший ресторан, кутят и под утро оказываются в комендатуре на улице Ляхова, в уютной камере гауптической вахты. Представление возвращается обратно. Заветная майорская звёздочка своего героя не находит.
Проходит время. Обстановка устаканивается. Представление к майорскому званию отправляется на другого капитана. Снова радость, снова ресторан. Кутёж. Патруль. Камера на Ляховштрассе. Разбор полётов. Снова представление заворачивается обратно. Но всё когда-нибудь заканчивается. Со временем друзья решили взять себя в руки и стать-таки майорами. А для этого что нужно? Для этого нужно служить по Уставу! Это вам любой боец скажет и будет прав. Служат они, служат, дисциплину не хулиганят и вскоре командование решило, что пора. Отдел кадров приготовил нужные бумаги, бумаги подписаны, скреплены печатями, зарегистрированы, упакованы и отправлены секретной почтою в штаб округа. Повод для радости есть, только друзья проявили и силу, и волю, и даже силу воли. Никаких кутежей, никаких гауптвахт! Так крепко они за себя взялись. Увы, ни сила, ни воля им не помогли. Остались наши герои капитанами. На этот раз друзей подвёл азарт. Они заключили нестандартное пари.
Чтобы непосвящённые вникли в суть пари, делаю отступление от сюжета.
В каждой воинской части организована внутренняя служба. Главным в этой службе является дежурный по части. Ему подчинён весь суточный наряд: караулы, наряды по штабу, КПП, парку, столовой и прочие наряды. Служба начинается с развода. К 18.00 новый наряд строится на плацу. Дежурный по училищу принимает рапорт от своего помощника, здоровается, осматривает внешний вид каждого, проверяет подготовку офицеров и курсантов к службе. В конце развода вызывает к себе начальников караулов. Не просто так вызывает, а с целью вручить им бумажки с одним коротким, но страшно секретным словом! Это пароль. Его знают только три человека: дежурный, помощник дежурного и начальник караула. Завершается ритуал торжественным маршем.
Как видите, развод – штука серьёзная. Устав выделяет на него целых сорок минут времени. И не зря. Наши капитаны тоже периодически заступали в наряд. А так как служили они преподавателями, то и заступали дежурными по училищу.
В те далёкие времена все друг с другом соревновались. Курсант вызывал на социалистическое соревнование другого курсанта. Взвод соревновался с другим взводом. Дивизион с дивизионом, кафедра с кафедрой. Все повышали показатели, подводили итоги, делились передовым опытом. Одним словом жизнь в войсках кипела!
Наши два капитана решили не отставать от масс и провести между собою оригинальное соревнование: кто быстрее проведёт развод суточного наряда. Цена победы – ящик коньяка. Такая вот необычная инициатива масс. Пожали друг другу руки, кто-то третий разбил, и начали друзья готовиться.
Вскоре наступил тот день, когда один из героев заступал дежурным по училищу. Развод. Первый начинает действие, второй же рядом, на краю плаца. Первый командует караулами и дневальными, второй щёлкает секундомером.
В тот зимний вечер развод закончился непривычно быстро. Оркестр сыграл пару аккордов встречного марша, дежурный принял рапорт помощника, вызвал к себе начальников караулов, вручил пароль, скомандовал:
– Караулы и внутренний наряд! Напра-ВО! По караулам Шагом Ма-арш!!!
Оркестр ошарашено задудел марш, караулы и наряды, чеканя шаг, браво отправились к местам несения службы.
Никакого осмотра внешнего вида. Никакой проверки знания обязанностей. Ничего! Сокращено всё, что можно было сократить. Но формально развод был проведён.
Секундомер показал рекордное время. Ни разу ещё во всей Советской Армии развод нарядов не проходил так стремительно. Думаю, что не только в Советской, ни в одной армии мира! Согласитесь, случай был достоин книги рекордов Гиннеса. Первый ликовал. Он уже ощущал победителем. Мысленно по его организму текли потоки выигранного коньяка. Капитан пьянел от предвкушений, но! Ликование оказалось преждевременным. Прошло несколько дней. Наступила очередь второго капитана. В этот раз роли друзей поменялись. Второй капитан проводил развод, а первый хронометрировал событие. Развод был ещё более лихим и стремительным!
Встречный марш.
Рапорт помощника.
Приветствие дежурного.
Небывалая доселе команда:
– Караулы и внутренний наряд СМИРНО! Слушай секретное слово!!!
Капитан чётко произнёс пароль и на этом развод закончил. Только он повернул строй и скомандовал:
– По караулам Шагом Ма-арш!!!
Как вдруг!
Прав был морской волк и писатель Александр Покровский, говоря: «Начальники – их дуновение приносит. Случится как-нибудь дуновение, и принесет оно начальника…».
Из тьмы зимних сумерек раздался удивлённый рёв полковника Золотарёва. Содрогнулось всё. Казалось, что даже бронзовый генерал Ватутин, глядевший на происходящее с гранитного пьедестала, втянул голову в бронзовые плечи. Афоня пришёл проверять проведение развода, а развод на его глазах закончился, не успев начаться. Смотрит ошарашенный полковник на расходящихся дежурных и дневальных, смотрит на свои командирские часы и от лютого бешенства звереет. Тот развод Училище запомнило надолго. Ещё бы! Его провёл сам заместитель начальника Училища. Провёл со всей уставной строгостью и пролетарской ненавистью.
Всё, что не делает начальник, всё он делает во благо. Естественно, что второй капитан, не смотря на обновлённый им мировой рекорд, с наряда был снят. Последовал очередной разбор полётов. Вскоре представления на обоих майоров вернулись в училищный отдел кадров.
Зато коньяк, отличный армянский коньяк долго утешал душу непризнанного мирового рекордсмена. И кажется мне, что пился тот коньяк не в одиночку.
Кривой Рог
18.11.2018
Хлебушек
Жизненных сил хватает лишь до определенного предела.
Потом устанавливаются другие пределы.
Александр Покровский
Хлеб. Он всему голова! Невозможно представить русский стол без хлеба. Даже в самый большой праздник, когда стол ломится от яств, среди праздничных блюд всегда найдётся место хлебнице. Что уж говорить о повседневности. Хлеб – главный продукт в наших домах. Всем его сортам я предпочитаю обычный ржаной. Не откажусь и от чёрного бородинского. Как отрежешь такую краюху, да к ней свежего сальца с чесночком! Объедение!
Много людей писало и пишет про хлеб. Хочу присоединиться к пишущим и предложить вам свою историю.
В шестнадцать на мои плечи легли курсантские погоны. Вместе с погонами началась иная, ранее не ведомая мне жизнь. Изменилось всё: ритм, привычки, образ жизни и даже ценности. Детство закончилось. Я попал в объятия мощнейшего армейского эгрегора. Эгрегор был суров и начисто лишён сентиментальности и всякой - разной лирики.
Началась военная жизнь словами комбата капитана Коваля:
– Товарищи курсанты! Забудьте всё, чему вас учили в школе!
Не обманул комбат. Забывать пришлось практически всё. В том числе застольные манеры, которые усердно прививались в предыдущей жизни.
К примеру, приходишь на обед. Приходишь не просто так, а строем и с песней. По команде старшины заходишь в столовую, становишься возле своего столика и не шевелись! Старшина замер в дверях обеденного зала, ждёт, когда все подчинённые войдут и так же замрут возле столиков. Лишь тогда, когда в зале стихает гул, он командует:
– Батарея, САДИСЬ!
Редко когда эта команда не повторялась несколько раз. То не понравится старшине наше неодновременное выполнение команды, то при посадке казённая мебель издаёт много шума, то в зале звучат чьи-то голоса. Нарушения единообразия не допускались. Не получилось сесть с первого раза – будем тренироваться!
– Батарея, ОТСТАВИТЬ! – ревел под сводами столовой старшинский голос, и одиннадцатая батарея ещё несколько раз тренировалась чётко и тихо садиться. Лишь тогда, когда мы удовлетворяли старшину, он произносил:
– Батарея, приступить к приёму пищи!!!
Берём в руки ложки, «принимаем пищу». В зале ни звука. Слышен лишь звон посуды. Только входишь во вкус, как над ухом звучит противное:
– Батарея, встать! ВЫХОДИ СТРОИТЬСЯ!
Э! Я ещё не покушал! Как строиться? Куда строиться! А компот??? Строгий старшина два раза не повторяет. Для тех, кто возмущался, у него железный аргумент в виде ясного вопроса:
– Товарищ курсант! А доложите мне, какое время распорядком дня отводится на приём пищи? Отож! Время приёма пищи ИСТЕКЛО! Догоняйте батарею!
И старшина прав, и я голодный. А на столе остывает слегка начатая порция и на белом фаянсовом блюде покоится горка кисловатого чёрного хлеба. Бежишь догонять товарищей, на ходу хвать тот кусок, что побольше. И в карман его, в карман. Будет минутка – пожую. Но не тут-то было. От старшинского глаза не скроешься. На улице, недалеко от столовой, повзводно построена батарея. Пора шагать в казарму. Только старшина Тугин вместо привычной уже команды: «В расположение, с песней, шагом МАРШ!» произносит неожиданное:
– Курсант Самойлов!
– Я! – раздаётся мой полудетский голос.
– Выйти со строю!
Выхожу. Делаю два строевых шага, приставляю ногу, поворачиваюсь кругом. Тугин не спеша подходит. Сапоги на его кривоватых ногах поскрипывают и звенят победитовыми подковками. Руки за спиной, голова наклонена и снова этот противный гундосящий голос:
– Товарищ курсант! Карманы к осмотру!
Что может быть в карманах первокурсника, когда у него практически нет никакого имущества? Только личные документы, платок да расчёска. Начинаю по очереди всё это извлекать. Но старшине хочется увидеть не мой комсомольский билет, хранящийся на груди, а проверить содержимое карманов брюк. Как и предполагалось, в каждом было по хлебной горбушке. Стою я с этими аппетитными горбушками в руках перед строем однокурсников, краснею от стыда. На нас изливается нудная старшинская проповедь про распорядок дня и про то, что разрешается иметь курсанту в карманах. После внушения, как пощёчина, звучит хлёсткое:
– Ешьте свой хлеб, товарищ курсант!
Стою, торопливо жую. Не ощущаю ни вкуса, ни сытости. Ощущаю только стыд. Сплошной стыд. То был самый горький хлеб в моей жизни. После сурового урока пришлось позабыть правила застольного этикета и нелепые в новой среде гражданские привычки. Устав про этикет не знает. О чудо! Отказавшись от гражданских пережитков, я тут же начал укладываться в рамки распорядка дня и «принимать пищу», не нарушая нормативов.
Давно разошлись наши со старшиной Тугиным дороги, а привитая им привычка, увы, жива и работает. До сего дня, почти через сорок лет после описанного урока, я всегда и везде ем быстро. Даже на семейных застольях и в ресторанах.
Кривой Рог
09.12.2018
Чемпион
Ради Бога!
Ради Бога, не надо ничего делать!
Ради Бога!
Сидите тихо и не шевелитесь!
Александр Покровский
Курсанту военного училища стыдно быть неспортивным. Любовь к спорту прививалась и насаждалась. Без спорта, без физических нагрузок не проходило ни единого дня. Армейская поговорка «Если отдых, то активный. Если праздник, то спортивный!» родилась не на пустом месте.
Именно моя одиннадцатая батарея считалась в Полтавском зенитно-ракетном училище одной из самых спортивных. Где больше всех спортсменов-разрядников? В одиннадцатой! Где воспитали десяток кандидатов в мастера спорта? В одиннадцатой! Чьи команды неизменно побеждают в первенствах училища почти по всем видам спорта? Так всё в той же, одиннадцатой! А кто командир такой прекрасной батареи? Да вот же он, капитан Чегликов Борис Яковлевич, сам спортсмен, чемпион и рекордсмен! Кстати, наш комбат, ещё, будучи курсантом, поставил рекорд училища по гиревому спорту. Его рекорд спустя много лет оставался непревзойдённым!
Но даже в такой передовой батарее находились курсанты, которые терпеть не могли ни физкультуру, ни спорт. Немного их было, но… Слова из песни не выкинешь. Только наш комбат, опираясь на любимую им «научную организацию труда», и таких ребят мог привести к славным спортивным победам. Примерно так, как он это сделал с Серёжей Курилко.
Суббота. Послеобеденное построение. После рапорта старшины Чарли (так за глаза называла батарея своего командира) привычно заложил руки за спину, набычился и пошёл вдоль строя. Идёт от правого фланга к левому, каждому в душу заглядывает и своим зычным голосом вещает:
– Завтра, товарищи курсанты, соревнования на первенство училища по боксу! – сделав значительную паузу, Борис Яковлевич продолжает движение вдоль наших шеренг, – боксёры, выйти из строя на два шага! К середине сомкнись!
В батарее боксёры водились. Среди гиревиков, легкоатлетов, волейболистов и футболистов любители бокса были. Пять-шесть курсантов дружно сделали два шага вперёд. Чегликов, привычно заложив руки за спину, подошёл к спортсменам и пристально на них посмотрел. Оценив будущую команду и оставшись чем-то недовольным, капитан снова зашагал вдоль строя. Чарли выискивал скрытые спортивные резервы. Прошёл вдоль шеренги первого взвода, потом второго, за ним третьего. Вот он приближается к четвёртому взводу, где находит свою жертву. Радостный глас комбата счастливо звенит на всю казарму:
– Курсант Курилко! Вы, почему не вышли, а-а-а???
– Я, товарищ капитан, не боксёр, – робко пытается возражать наш левофланговый.
– Ничего, ночь впереди! К утру мы из вас боксёра сделаем! И не просто боксёра, а чемпиона училища! Выходите из строя, товарищ курсант! Будем тренироваться!!!
Комбат, торжествуя, наблюдал, как щуплая, сутуловатая фигура Серёжи вышла из строя и дополнила сборную. Мы же недоумевали. Парень явно терялся на фоне наших признанных бойцов, таких как Олежка Моисеенко и Игорёк Потапов. Эти хлопцы стали спортсменами-разрядниками ещё до поступления в училище. Сергей же спорту обычно предпочитал книжку. Спортсмены ушли на тренировку, все остальные получили задачи от старшины на наведение порядка в расположении и привычно разбрелись по рабочим местам.
На третьем году учёбы батарею было невозможно чем-то удивить, но у Чегликова получилось. Мы не расшифровали ход его мысли. Версий хватало, но, ни одна из них не подтвердилась жизнью. В тот раз комбат мыслил неизвестными нам алгоритмами. Наводим в казарме марафет, а все разговоры вокруг завтрашних соревнований крутятся. Интрига! Интрига сохранялась до самого начала турнира. На следующее утро, сразу после завтрака и воскресной политинформации, идём в спортивный зал болеть за наших. Построение участников, взвешивание, определение весовых категорий, жеребьёвка. Одним словом, типичная подготовка перед началом боёв. По традиции турнир начинают боксёры самого лёгкого веса, а завершают тяжеловесы.
Главный судья соревнований вызывает на поединок спортсменов первого наилегчайшего веса. На ринг поднимается наш Серёжка Курилко. Публика взрывается! Маленький, неказистый, спортивная форма не по росту, огромные, спадающие с рук перчатки. На бойца без смеха смотреть было трудно. Не мне одному тогда вспомнилась песня Высоцкого «Про сентиментального боксёра», того, который не мог бить человека по лицу. На ринге стояли двое: Сергей и рефери. Противник не появлялся. Второго бойца весом до сорока девяти килограмм во всём нашем училище не нашлось. Судьи недолго совещались и в связи с отсутствием соперников единогласно присудили победу в поединке курсанту Курилко!
Бой закончен, не начавшись. Рефери поднял вверх худенькую руку счастливого победителя. Так Сергей стал чемпионом и одновременно боксёром-перворазрядником. Копилка спортивных трофеев батареи пополнилась. Кстати, на том турнире это была единственная победа наших боксёров. В других весовых категориях команде не повезло.
Минул год. Кафедра физподготовки объявила о начале нового турнира. Комбат снова определил курсанта Курилко в боксёры и поставил ему задачу стать дважды чемпионом. Но не сложилось. Как оказалось, в училище появился первокурсник, также попавший в самую лёгкую весовую категорию. На нашу беду новичок оказался боксёром. Первый бой турнира был недолгим. Серёжа продержался, сколько смог и проиграл. Своего соперника он не ударил ни разу. Однако почётное второе место заработал.
Ярости капитана Чегликова не было границ! Чарли рвал и метал. Не в характере комбата было проигрывать. А наш «боксёр» с удовольствием сдал в каптёрку спортинвентарь и вернулся к любимым с детства книжкам.
Кривой Рог
25.12.2018
Пошто!
…перемены деятельности… и составляют личное счастье.
Иван Ефремов
Подполковник Божко знал и любил технику. Не зря служил Олег Иванович преподавателем на кафедре электроники Полтавского зенитного ракетного училища. Хороший был преподаватель, из тех, кого курсанты любили да уважали. Уважали за знания, за мастерство, любили же за лёгкий беззлобный характер.
Его предмет «Радиопередающие и радиоприёмные устройства» был интересным, и на занятиях мы часто радовали Олега Ивановича своим усердием. Обычно, когда до конца пары оставалось свободное время, в аудитории начинались разговоры за жизнь. Тогда-то услышали мы от своего преподавателя поучительную историю. Слушайте.
Одним воскресным утром в дверь квартиры Божко постучали. Это заглянул сосед. У соседа случилось горе – сломался телевизор. В начале восьмидесятых починка телевизора была проблемой. Ремонтных мастерских мало, а работы там всегда хватало. Люди отдавали технику в ремонт и неделями ждали починки. Не любили граждане советский сервис, да иного у них не было. А тут в одном подъезде, на одной с тобой площадке живёт настоящий профессор электроники! Соседи часто обращались к нему со своими бедами и проблемами. Олег Иванович хорошим людям не отказывал. Нет, он не был рвачоми барыгой. Подполковник чинил всякую всячину практически бескорыстно. С ним рассчитывались не деньгами и не борзыми щенками, а исключительно армянским коньяком. Такса была простой – один ремонт обходился в одну бутылку благородного напитка. Никогда наш мастер не брал лишнего, даже если с чьим-то телевизором он провозился неделю.
– Выручай, Иваныч! – примерно так сказал сосед.
– Таксу знаешь? – примерно так ответил Божко.
– Так точно! – ответил проситель, – «Арарат» за мной.
– Тогда веди, показывай аппарат.
И они пошли в квартиру соседа.
Олег Иванович осмотрел испорченный аппарат. Тот признаков жизни не подавал. Экран не светился, звука не было. Мы знаем, что это первые признаки отсутствия питания. Об этом Божко нам рассказывал на занятиях. Обычно ремонт аппаратуры начинается с проверки предохранителей. Вот Божко по очереди их достаёт и проверяет. Один осмотрел, за ним второй. Какой-то предохранитель оказался горелым. Открывает мастер свой походный чемоданчик, достаёт из него новенький предохранитель, ставит его в телевизор, включает – работает!
– Принимай работу, хозяин! – потирает руки Божко в предвкушении оговоренного накануне расчёта.
– Спасибо, Иваныч! Большое человеческое спасибо!!! – радостно суетится сосед и идёт в прихожую.
Олег Иванович топает за ним, обувается. Хозяин распахивает двери и церемонно прощается. Мастер чувствует, что сосед не думает рассчитываться и культурно интересуется:
– А где мой гонорар???
– Какой гонорар? – в свою очередь удивляется сосед.
– Так за ремонт телевизора!
– Какой же это ремонт? Полторы минуты и всех делов! Ты даже крышку не снимал, – парирует сосед, – заменить предохранитель и я могу!
– Но ты не сам заменил, а позвал меня. От дел оторвал. И, между прочим, мы договаривались! – пытается аргументировать наш герой.
– Договаривались за ремонт. А разве это был ремонт? – делает круглые глаза хозяин, – какой ремонт, такой и расчёт.
Олег Иванович задумался и, уходя, произнёс:
– Не хочешь выставлять одну бутылку, через полчаса выставишь две! – сказал, и, не оборачиваясь, уверенным гвардейским шагом пошёл домой.
Как мастер сказал, так и случилось. Примерно через час в его двери снова постучали. На пороге стоял всё тот же хитрый сосед.
– Иваныч… – с порога начал жалобно гость.
– Что, снова поломался? – хитро улыбнулся Божко.
– Ага. Полчаса после твоего ухода и проработал.
– И шо? На этот раз гонорар не забыл? Как и договаривались, две? – хитро усмехнулся подполковник.
– Та две, две, – ответил сосед и протянул к Олегу Ивановичу две поллитровки божественного «Арарата».
– Тогда пошли, – снисходительно приняв честно заработанное вознаграждение, согласился Божко.
В этот раз мастер шёл на ремонт без походного чемоданчика. Он остался дома.
– А чего без инструмента, Иваныч? – затянул было свою песню сосед.
– А руки нам для чего? Наши руки не для скуки! – продекламировал детский стишок Божко.
Второй подход к снаряду оказался ещё более коротким. Мастер подошёл к телевизору, вынул предохранитель, подражая артисту Акопяну, покрутил его между пальцами рук, и театрально ввернул его же на родное место.
– Включай! – прозвучала негромкая команда. Хозяин включил. Прогревшись, телевизор заработал.
– Иваныч, шо ты в этот раз с ним сделал? – обескуражено произнёс сосед.
– Да так. Меньше знаешь – крепче спишь, – раздался из коридора раскатистый голос уходящего Олега Ивановича.
Сосед так и не узнал о причине странного поведения его любимого телевизора. Но нам подполковник признался, что знал о прижимистом характере соседа, предчувствовал, что тот зажмёт коньячок. Вот и пришлось в конце первого ремонта обернуть предохранитель бумажкой и обильно её послюнить. Пока бумажка была мокрой, ток она проводила. Как только высохла – проводить перестала.
Всем известно, что сухая бумага – неплохой диэлектрик. Как оказалось, это свойство бумаги хорошо подходит и для воспитания хитрых соседей.
Кривой Рог
22.02.2019
Андроповка
Когда по понедельникам мне докладывают, что какой-то офицер
штаба заболел и не может прийти на службу, то хочется заявить:
"Чихать хотел я на твою простуду, дядя. Ты морду с перепоя покажи".
Адмирал Радзевский Г. А.
Исторически подкованные граждане твёрдо знают, кто такой Андропов и что такое «андроповка». Незнающим доложу, что Андропов – это фамилия генерального секретаря, ставшего во главе советской страны после ухода «дорогого Леонида Ильича». А «андроповка» – это самая дешёвая советская водка, появившаяся в гастрономах и сельмагах вскоре после смены власти. Она, правда, официально называлась «Московская особая», но народ упрямо именовал её по-своему. Не поверите, но «андроповка» появилась на прилавках ровно первого сентября восемьдесят третьего года, в тот самый день, когда мы стали курсантами выпускного курса.
«Андроповка» была хитом сезона 1983–1984 годов и была изничтожена подлым Горбачёвым, самым последним генсеком. Иной раз, кажется, что сам Юрий Владимирович остался в памяти людской не как твёрдый руководитель державы, а исключительно как человек, снизивший цену на водку.
Теперь, после исторической справки, можно начинать рассказ о моём знакомстве с коварными свойствами сего зелья.
Так сложилось, что алкоголь в нашей здоровой среде не приветствовался. Успехи в учёбе, спорте и службе занимали куда более высокое положение в рейтинге курсантских ценностей. К своим двадцати годам я практически не знал вкуса водки. Но житьв обществе и быть свободным от общества нельзя! (Это, кстати, была строка из Ленина). Общество же моё в то время было ограничено чертой забора училища – режимного учебного заведения. Среди однокашников, конечно же, были и друзья-приятели. В их числе Саня Бромот, учившийся на нашем курсе, но в параллельной двенадцатой батарее. Жизнерадостный весельчак и хороший товарищ, которому в первых числах зимы стукнул 21 год. Как такую круглую дату не отметить? Грех ведь. Традиция предписывала имениннику кормить свой взвод сладостями. Кому родня посылки с конфетами и вареньем присылала, кто сам в военторге покупал. Шиком было раздобыть три больших торта и угостить ими ребят. Именно так я проставлялся в день двадцатилетия. А Саша был местным, из полтавчан. Квартира родителей в двадцати минутах хода от нашего КПП. Помимо сладостей его родители в ближайшее воскресенье устроили званую вечеринку. В числе приглашённых были и мы с Таней, будущей женой. Общество собралось приличное: курсанты-выпускники с невестами и жёнами. Все знали друг друга не первый год. Оттого атмосфера в квартире была свойской. В ожидании приглашения к столу гости коротали время в светских беседах и отвлечённых разговорах. Но вот дождались – хозяйка дома вместе со своей юной невесткой приглашают нас откушать. Гостей, уже который год живших на казённых харчах, долго звать не пришлось. Компания оживилась. Кавалеры, как водится, начали ухаживать за дамами. Меня определили заряжающим – ответственным за своевременное наполнение бокалов. Первым делом нужно было разлить вино. Дело не сложное! Наполнив бокалы девчат, потянулся было и к своему. Как вдруг слышу:
– Притормози, Андрей! Вино у нас для девушек. Парням давай водочки, – сказал Бромот, указывая на ряд поллитровок с зелёными этикетками на запотевших боках.
– Водочки, так водочки, – отвечаю и наполняю доверху рюмашки.
Выпили. Закусили. Ещё выпили. Ещё закусили. Андроповка оказалась вполне употребимой. С каждой рюмкой настроение поднималось. За спиной прорезались крылышки. Застолье часто прерывалось танцами. Танцы сменялись игрой в «Бутылочку». Потом снова звучали здравицы в честь Сашки и тонко звенел хрусталь. А время неумолимо съедало одну минуту за другой. Стрелки часов подсказывали, что увольнение заканчивалось. Пора раскланиваться и возвращаться в училище. Но на столе ещё оставалось. Саня разлил остатки водки и предложил «на коня!». Парни поддержали почин и лихо опрокинули рюмки. Эта рюмка оказалась лишней. До училища дошёл на автопилоте. Ноги, не замечая сугробов, шли сами по себе. Калитка КПП. Доклад дежурному по батарее. Вечерняя поверка. Отбой! Всё происходило как в густом и липком тумане. Утро выдалось хмурым.
Боже! Каким противным голосом кричал на рассвете дневальный, как раскалывалась голова от его зычной команды: «Батарея, ПОДЪЁМ!!!». Хотелось закидать его сапогами, задушить подушкой, выставить голого на мороз. Но вставать пришлось. Распорядок дня – он закон жизни каждого воина, даже страдающего похмельем. Сержант Давыдов, командир моего отделения, ещё с вечера понял всё. Понял ивместо зарядки назначил меня уборщиком в расположении. Мне на самом деле было не до зарядки. Не было дела ни до завтрака, ни до комбата, ни до училищного построения. Мне было тошно, и дико хотелось спать. А со стороны однокашников в мой адрес нёсся непрерывный поток дружеских подколок. Особенно старались лучшие друзья Кадет и Толстый (это позывные Вовы Калиненко и Игоря Непекло).
В тот понедельник взвод отрабатывал лабораторную по эксплуатации РПК-1 (радиолокационно-приборный комплекс). Занятия проходили на пятой кафедре. Преподаватель полковник Нестеренко Николай Васильевич поставил задачу, определил порядок действий, напомнил о мерах безопасности, и работа закипела.
Лаборатории на кафедре материальной части были особенными. На первый взгляд, обычные классы. Но когда заходишь, наряду с привычными столами и стульями видишь вдоль стен аппаратуру радиолокационных станций. И не просто куски железа и электронных устройств, а полноценные комплексы. Вот главный пульт, вот счётно-решающий прибор, а вот настоящая антенная колонка. И всё действует, всё работает, всё крутится. А во дворе кафедры располагался главный класс, где стояло настоящее изделие «Ваза» – огромный автомобиль «Урал» с аппаратурой станции. В тот день моему третьему отделению выпал жребий делать лабораторную именно в этом, триста десятом классе.
К нашему приходу и класс, и станция были готовы. Забираемся в кунг, занимаем места операторов. Давыдов открывает полученное задание, и началась собственно лабораторная. Отделению предстояло снять параметры одной из многих систем станции в разных режимах работы, зафиксировать и на их основании сделать свои выводы. На выполнение работы отводился весь учебный день – шесть часов. В конце работы каждый курсант сдавал отчёт. За отчёт выставлялась оценка. Совсем ещё недавно этот день я ждал с нетерпением, ведь матчасть РПК была любимым предметом. Только к лабораторной, как вам уже понятно, подошёл не в лучшей форме – вчерашняя «андроповка» подвела. И вот, оказавшись в тёплом гудящем кунге, я уселся не на привычное операторское кресло, а на скамеечку за спинами товарищей, что притаилась между счётно-решающим прибором и стенкой холодного отсека. Забился в уголок, уютно примостился на жёстком сидении, и …уснул. Товарищи трудились, а я спал. Спал крепко, как в детстве, только убаюкивала не мамина колыбельная, а равномерный шум аппаратуры и глухие голоса работающих друзей. Проспал первую пару, вторую. Проспал все большие и малые перерывы. Проснулся к концу занятия от дружеского пинка Давыда:
– Хорош дрыхнуть, алкаш! Пошли работу сдавать.
Продираю глаза, встряхиваюсь, выбираюсь из полутёмного чрева кунга, сажусь за стол с тяжёлой головой и понимаю, что время вышло, а отчёт-то я не написал! Это была катастрофа. Любимая кафедра, любимый предмет, и так лохануться! Как после такого позорища смотреть в глаза преподавателям и самому начальнику кафедры полковнику Валентинову? Оставалось провалиться сквозь бетонный пол огромного класса, но не пришлось. Мужскую взаимовыручку не отменял никто. Оказалось, что товарищи способны не только на подколки. Они не только справились с замерами параметров и их анализом, но и оформили прекрасные отчёты. Не забыли и про меня. Держу в руках «мой» отчёт. Всё посчитано и заполнено. Внизу единственная не до конца заполненная строка: работу выполнил курсант _________ Самойлов. Мне оставалось только поставить в этой строке подпись и сдать отчёт на проверку. Так причудливо в тот день переплелись водка, радиолокация и товарищество.
А с водкой я не дружу. Уж двенадцать лет, как последнюю рюмку выпил. Без неё мир чище и светлее.
Кривой Рог
10.05.2020
Валик торсионный
Враньё многим обязано прекрасной упаковке.
Александр Покровский
В этой истории неожиданно сошлись вместе две легенды Полтавского Краснознамённого училища: собственно легенда о несуществующем Валике Торсионном и легендарная личность – всеобщий любимец прапорщик Анатолий Драчинский.
К слову, торсионный вал – это технический термин, обозначающий элемент подвески бронемашин и автомобилей. Кто имел дело с бронёй или ездил на «Запорожце», тому объяснять не нужно. Если в ваших руках танк, то в его подвеске используются торсионные валы. Если имеете «Запорожец», то там будут не валы, а валики. Но следует помнить, что в великом русском языке слова могут иметь разные значения. Так уменьшительно-ласкательная форма имени Валентин звучит так же, как и деталь танка. Только пишется с большой буквы – Валик. На этой тонкости языка и базировалась легенда о хитром курсанте, имевшем успех у полтавчанок, но всячески избегавшем серьёзных отношений. При знакомствах он представлялся далёким от техники барышням как Валик Торсионный, добивался взаимности и навсегда исчезал. Попытки найти героя заканчивались ничем, ибо такой курсант в списках Училища не значился, а на территорию режимного военного объекта барышень дальше комнаты посетителей на КПП не пускали.
А кто осуществлял пропускной режим в училище? Наряд по КПП во главе с прапорщиком. А кто был самым грозным дежурным по КПП за всю историю славного вуза? Именно он, прапорщик Драчинский – лучший техник пятой кафедры. Пройти курсанту в город через КПП в день дежурства Драчинского было равносильно подвигу. Проверен будешь так, как этого не сделает ни один старшина. Проверял нас Анатолий Григорьевич с невозмутимым видом. Ты нервничаешь, а он, как сфинкс, знай себе, монотонно повторяет:
– Вашу увольнительную, тащ курсант! Ваш военный билет, тащ курсант! Вы не поглажены, тащ курсант! Устраняйте недостатки, тащ курсант!
И хорошо, если Драчинский дежурил в будний день, когда все на занятиях и в увольнения никто не ходит. А если он заступал в выходные, то в Училище негласно объявлялось «положение номер тринадцать».
Непосвящённым в тонкости скажу, что в целях сохранения военной тайны периодически вводились различные режимы деятельности. Пролетает над Полтавой шпионский спутник – это «положение № 11». Значит, включать радиосвязь и передатчики радиолокаторов запрещено. Приезжает в город иностранная делегация – это «положение № 12». Выход курсантов в город запрещён. Ну а если на КПП дежурит Драчинский, то курсанты негласно вводили самый строгий режим – тринадцатый.
И тем ни менее, Драчинского курсанты не то что любили, а обожали. Во-первых, он был грамотнейшим специалистом. Да таким, что по глубине знаний сложнейшей радиолокационной техники превосходил некоторых преподавателей кафедры. Во-вторых, была у него слабость. Она исходила от любви к технике и к курсантам, стремившимся к её освоению. Если курсант выпускного курса, проходя мимо него в город, доставал из кармана парадки не увольнительную, а тоненькую отвёртку для настройки аппаратуры, прапорщик отдавал такому честь и лично распахивал калитку:
– Проходите, тащ курсант! Проходите! Хорошего вам отдыха!
К последнему курсу такие отвёртки в наших карманах были не редкостью.
Да, мне не раз приходилось дежурить на КПП в качестве дневального, и скажу честно, с Драчинским эти дежурства проходили на одном дыхании. Для дневальных Анатолий Григорьевич был отцом родным.
В декабре восемьдесят второго мне как-то повезло заступить в наряд вместе с Драчинским. Прапорщик принял КПП, мы с напарником проверили порядок на территории. И пошла служба. Один дневальный дежурит у калитки, второй – в комнате посетителей, что на втором этаже. Вечером на КПП начали приходить гости, в основном родители курсантов, жёны да невесты. Заходят в стеклянные двери со стороны улицы, обращаются ко мне:
– Молодой человек, будьте добры вызвать курсанта Иванова с пятой батареи. Скажите, что пришла мама.
Звоню в пятую, передаю просьбу. Пока Иванов бежит по вызову, провожаю его маму на второй этаж.
– Курсантик, а вызови мне Петрова с десятой. Жена пирожков принесла. Соскучилась!
Звоню в десятую. И так посетитель за посетителем. Кому вызовешь курсанта, кого огорчишь тем, что вызываемый в этот вечер в наряде, в санчасти, а то и под арестом. Всякое бывало. Как вдруг подходит скромная, но приятная барышня. Волнуется, кончики шарфа теребит. Похоже, что этот визит в Училище у неё первый. И робко, с трудом подбирая слова, начинает:
– Товарищ! Не могли бы вы позвать Валика Торсионного из тринадцатой батареи?
– Из какой батареи? – уточняю просьбу.
– Из тринадцатой… – повторяет девушка.
Я был ошарашен! Какая тринадцатая батарея, когда их всего двенадцать! И кто этот нехороший человек, который воплотил всем известную байку в жизнь? А барышня стоит, опустив глаза. Ждёт.
И так мне не захотелось огорчать её жестокой правдой. Недолго думая, ответил, что тринадцатую батарею внезапно подняли по тревоге и отправили на учебный центр занимать оборону. Наш разговор слышал дежурный. Когда девушка уходила в темноту, он вышел на крыльцо, проводил её тонкую фигурку взглядом, вздохнул и почти беззвучно сказал:
– Снова Валик Торсионный безобразничает…
Кривой Рог
26.04.2020
Дорогой Леонид Ильич
Нужно помнить о том, что большое событие поглощает небольшое.
Александр Покровский
Был когда-то в нашей необъятной стране руководитель. Без малого двадцать лет вёл державу к горизонтам светлого будущего. Строил БАМ, отправлял в космос корабли, за мир боролся. Наше поколение на горшках сидело, а он строго наблюдал за малышнёй с портрета в рамочке, висящего на стене детского сада. Он же и первоклашек в классе встретил. Спустя десять лет Дорогой Леонид Ильич провожал нас из школы во взрослую жизнь. Началась учёба в военном училище – и там его взгляд из-под густых бровей следил за учёбой и службой. Портреты были всюду: в казармах, на кафедрах, в ленинских комнатах. Но самый большой его портрет висел на строевом плацу, сразу возле трибуны.
Брежнев казался вечным. Другого человека на этом высоком посту не представляли. На портретах Генеральный Секретарь из года в год практически не менялся, лишь число геройских звёздочек на его опрятном пиджаке росло. На детсадовском портрете их было две, за годы, проведенные в школе, ряд звёздочек удвоился. А придя в армию, мы узнали и о пятой. Вот с этой, с пятой Звездой Леонида Ильича вышел курьёзный случай, до сегодняшнего дня абсолютно неизвестный исторической науке. Слушайте.
Заканчивался восемьдесят первый год. Я учился на втором курсе Полтавского Краснознамённого. Учёба в военном училище, в отличие от гражданских вузов, была насыщена не только лекциями, семинарами да лабораторными, но и обычной армейской службой. Мы и дневалили, и в караулы ходили, и заступали в наряды по штабу, КПП, парку. Приходилось на кухне картошку чистить. А как в армии без картошки? Одним словом, нагрузка на наши юные плечи была двойной.
Помнится, в четверг, семнадцатого декабря, взвод заступил в караул. В Училище караулов было два. Первый охранял объекты собственно в Училище (Боевое Знамя, автопарк и склад вооружения), второй же был за городом, на учебном центре неподалёку от села Вакуленцы, где приходилось охранять технику и многочисленные склады. В Вакуленцы мы и поехали. Как обычно, сменили старый караул, привычно потянулась служба: два часа на посту, два часа бодрствуешь и два часа отдыхаешь. Пока бодрствуешь, можно чайку попить, в шашки поиграть, Устав почитать, полы помыть, снежок во дворе караулки покидать. Да мало ли найдётся для тебя дел у начальника караула! Среди нас был лишь один курсант, даже не курсант, а младший сержант, которого на уборку и прочие бытовые задачи не привлекали. Саша Козицкий умел рисовать. Кому, как не ему доверишь такое важное дело, как оформление боевого листка? Пол каждый вымоет, а вот боевой листок караула выпустить так, чтобы душа проверяющего развернулась, не каждый может. Александр и сегодня, давно выйдя в запас, не расстаётся с любимым делом. Гостил как-то у него, видел.
Так минута за минутой, час за часом, смена за сменою шла служба. Только чем быстрее приближалась она к финишу, тем больше мрачнели караульные. Причина простая и ясная: по графику нас менял взвод выпускного четвёртого курса. Всё бы ничего, но ребята в тот вечер заступали в последний караул в своей курсантской жизни. Впереди у них маячила защита курсовых работ, сессия, отпуск, стажировка в войсках, а там и госэкзамены с неизбежным выпуском. Последний же караул отличался от обычных тем, что выпускники традиционно принимали наряд строже обычного, исключительно по Уставу. Такова традиция «золотого караула». Значит, поблажек нам ждать неоткуда.
Подготовка к сдаче наряда началась сразу после заступления. В течение суток навели порядок на постах. Там всегда были проблемы с ограждением, освещением и печатями. То, что не устранялось месяцами, было сделано за сутки: колючая проволока ограждений натянута как струна, на столбах горят все лампочки, связь работает, как часы, и все печати на объектах соответствуют табелю постам. Заодно зашили дырки на тулупах и пришили к ним все утерянные пуговицы, не забыв единообразно сориентировать звёздочки на них. К обеду в караулке всё блестело и горело. Даже портрет Леонида Ильича очищен от пыли и следов мух. Брежнев смотрел сверху вниз довольный и помолодевший. Видимо ему нравился такой порядок. Но беда пришла оттуда, откуда её не ждали.
Сменщики приехали ближе к ужину. Ребята дружно спрыгнули с зиловского кузова и ввалились на территорию. Мы их встречали. Ритуал приветствия и обмена паролями занял минуту. Начальники караулов ушли передавать посты, в караулке пошёл процесс передачи помещений. Выпускники видели, что их тут ожидали как никогда. Оттого особо и не придирались. Бегло сверили караульное имущество с описью и поверхностно оценили чистоту. Курсант, принимавший комнату с портретом Генерального Секретаря, задал нам непредсказуемо простенький вопрос:
– Друзья, а что это у вас изображение Дорогого Леонида Ильича не соответствует исторической правде, а?
Мы недоуменно посмотрели на портрет, затем на умного приёмщика, затем друг на друга. Портрет как портрет. Ильич как Ильич. Столько лет висит, и никто к «исторической правде» не придирался.
– Друзья, похоже, вы тут за сутки одичали и с сегодняшней прессой не знакомы! – продолжил выпускник и достал из полевой сумки свежую газету. На первой странице «Красной Звезды» красовался Указ о награждении Леонида Ильича пятой звездой Героя. До нас начало доходить, что портрет-то безнадёжно устарел. С этой мыслью, думаю, не спорил бы и сам портретируемый. Одной звезды на его широкой груди на самом деле не доставало!
– Отож! – изрёк старший товарищ, – устраняйте, ребятки!
Сказал и пошёл в столовую накрывать стол к ужину. Мы, было, опустили руки. Нет, варианты выхода из положения были. Чаще всего слышалось предложение найти подобный портрет и вырезать звезду оттуда. Но дело было поздно вечером в пятницу, за городом. Откуда в заснеженном поле подобные портреты! Понимание нереальности задачи заставляло думать дальше. Как ни проявляли смекалку, но сошлись во мнении, что звезду нужно рисовать. Для взводного художника это не задача, только Козицкий в это время был на постах. Вскоре вернулись продрогшие часовые и их разводящие. Посты сданы, замечаний нет! Ребята, разрядив оружие, с наслаждением грелись возле батарей. Одному Саше погреться не удалось. Ему предстояло ещё поработать карандашами. К мастерской работе художника было не придраться: пятая звезда вышла на славу. Это оценили и наши сменщики.
– Ну, ты и Пикассо, дружище! – сказал начальник нового караула, пожимая на прощание наши руки.
А в следующем году наш Леонид Ильич умер. Но это совсем другая история.
Кривой Рог
17.04.2020
Зубная боль
Ты оловянный, стойкий, бравый,
В мундир закованный солдат.
Александр Покровский
Думаю, у всех из вас когда-нибудь болели зубы. Знаете те невесёлые ощущения. Вот и я частый гость у стоматологов. Сегодня зубы лечат хорошо и комфортно – на каждом шагу кабинеты да поликлиники с шикарным оборудованием и умницами докторами. Хочешь – пломбируй, хочешь – удаляй, а хочешь – протезируй. Только платить успевай. Пришла зубная боль – не терпи, а позвони своему доктору, сходи на приём, и вскоре муки закончатся. Хорошая, повторюсь, нынче стоматология. Но ведь помнятся недавние времена, когда в огромной стране, первой запустившей спутник, уровень стоматологии был далеко не космический. Космос – это здОрово. Но зубы, говорят, болят и у космонавтов. Болели они и у курсантов Полтавского Краснознамённого.
В училище была хорошая санчасть. Просторное двухэтажное здание на краю строевого плаца. На первом этаже кабинеты докторов, на втором – лазарет. Руководил медициной подполковник Фахрутдинов. Хорошо руководил. Оборудование кабинетов и квалификация персонала позволяли лечить практически всё. Медицинская служба год от года лидировала в соревновании между службами училища, а их число доходило до пятнадцати! Был в санчасти кабинет с табличкой на двери «Стоматолог Коган В. Я.». В центре небольшого помещения стояло зубоврачебное кресло, рядом –«педальная»бормашина. Та, у которой ремённый привод от мотора к наконечнику с бором. Обстановку дополняла яркая лампа. Огромный стерилизатор с блестящим грозным инструментом завершал список оборудования. Хозяйничала в кабинете Вера Яковлевна, дама преклонных лет. Она была грамотным доктором, но, как вскоре оказалось, не всесильным.
В одиннадцатой батарее учились ребята крепкие, не привыкшие обращаться к медикам. Разве только Витя Пырков, сержант и заместитель командира моего взвода, был завсегдатаем санчасти. Любил Витя по малейшему поводу заглянуть туда на огонёк, заодно и зарядку пропустить. Но таковых было мало. Большинство курсантов крайне редко посещали это прекрасное заведение. Заходили раз в году, на плановую диспансеризацию. Да и то неохотно. Однако случалось всякое. Вот как двадцать первого апреля восемьдесят третьего года, когда в санчасть с учебного центра привезли курсанта сто третьего взвода Володю Заболотного. Несчастный случай на занятии – холостым выстрелом «Шилки» ему оторвало кисть руки... Тот день врезался в память навечно.
Учёба и служба шли согласно распорядку. День за днём, месяц за месяцем. Прошёл год, за ним второй. Начался третий. Служба службой, но были и у нас редкие моменты отдыха. Училище располагалось в центре города в окружении сразу трёх институтов: педагогического, сельскохозяйственного и кооперативного. Общежития этих вузов прямо за нашим забором. А кто учится в пединституте и кооперативном? Правильно – девчата. У нас же, наоборот, одни парни. Вот и устраивали то у нас, то у них вечера отдыха. В училище была своя танцплощадка с калиткой в город, а в институтах проводили модные тогда дискотеки. Если танцы в училище, калитка распахивалась, и девчата шли в гости к нам. Если вечер планировался на дискотеке – хозяйки приносили курсантам приглашения, и мы в указанное время строем шли к ним.
В самом начале декабря девчонки из кооперативного института пригласили наш взвод на дискотеку. Комбат прочитал приглашение, подумал и дал добро. Причины отказать у него не нашлось. Вскоре наступил долгожданный субботний вечер. Парни начистили ботинки, отутюжили стрелки на брюках, побрились, освежились моднейшим одеколоном «О’жён», прошли проверку у старшины и в колонну по трое пошагали знакомой дорогой в студенческое кафе «Октябрь». В том строю шагал и я.
Вышли за КПП, идём отдыхать и веселиться, а у меня совсем некстати начинает ныть зуб. Вначале на него внимания не обращал, но после второго танца боль начала брать своё. Сел за столик в тёмном углу зала, да весь вечер и просидел, согревая щеку теплом ладони. Парни в зал тянут, а мне не до веселья. Девчата на белый танец приглашают – отказываю и даже встать не пытаюсь. С трудом дождался окончания вечера. Мир, казалось, сжался в комок пульсирующей боли. Кое-как дотопал до казармы, добрался до койки. Ночью боль то наступала, то отступала. Утром товарищи меня не узнали – правая щека была вдвое больше левой.
– Ого! – сказал на построении ответственный офицер капитан Чегликов, – и что с вами делать будем?
– Мне бы к стоматологу, – отвечаю комбату.
– Наша Вера Яковлевна в воскресенье не работает, – продолжал Борис Яковлевич, – придётся идти в областную клинику. Там всегда есть дежурный доктор.
Батарея ушла на политинформацию без меня. Комбат лично выписал увольнительную и подробно объяснил, как найти нужную больницу. Декабрь. Холод и снег, а мне предстояло минут сорок топать к областной клинике. Дошёл. Высидел в коридоре очередь, усаживаюсь в удобное кресло, открываю рот. Доктор не рассусоливал: осмотрев больное место, взял с лотка скальпель и сделал надрез десны рядом с нывшим зубом. Из раны брызнула струя гноя, щека уменьшилась, боль притихла.
– Полощи зуб солёной водой, а с утра бегом к своему стоматологу, – такими словами провожал меня дежурный доктор.
Вторую ночь заснуть не пришлось. В то утро в санчасти я был первым. Доктор Коган В. Я. пришла вовремя и тут же обратила внимание на одинокого посетителя.
– Вы ко мне, товарищ курсант?
Я поднял измученные глаза в её сторону. Слова были не нужны.
– Заходите, присаживайтесь, – щебетала Вера Яковлевна, открывая дверь кабинета и рукой указывая на кресло.
Она переоделась, включила лампу, бегло взглянула на зуб и направила меня в рентгенкабинет. Через двадцать минут снимок был готов. Рассматривая его, доктор попросила рассказать подробности. Слушала, кивала в такт словам седой головой, а в конце вынесла приговор:
– В таких случаях, как у вас, не гной выпускают, а немедленно зуб удаляют. При промедлении процесс может перекинуться на кость челюсти! – и начала готовить инструмент к операции.
После того, как под действием новокаина челюсть онемела, она взяла щипцы, охватила ими зуб и потянула. Тянет – зуб не идёт. Тянет сильнее – зуб на месте. Тянет изо всех женских сил – зуб не поддаётся. Он даже не желал шевелиться. От попытки к попытке силы пожилой женщины таяли. Движения заметно слабели. Время шло, но зуб оставался на месте. Спина моя покрылась потом, на лбу Веры Яковлевны появилась испарина. Обоим нам было трудно. В глазах доктора читалось ощущение бессилия. Окончательно выбившись из сил, Вера Яковлевна села на край стула и опустила руки. Задумалась. Потом встрепенулась и поделилась своей идеей:
– А давайте, – говорит она, – я зажму щипцами зуб, а вы возьмёте меня за запястья, и по сигналу будете тянуть мои руки от себя!
Вариантов не оставалось. Так и поступили. Уж не помню, с какой попытки нам удалось расшевелить упрямый зуб. Как расшевелили – дело пошло веселее. Последний рывок, и Вера Яковлевна держала его перед собою. Зуб оказался неправильным: один его корень был прямым, а второй обвивался вокруг первого подобно тому, как виноградная лоза вьётся вокруг опоры. На конце корня чернел гнойник. В кабинете установилась тишина. Я бессильно распластался на кресле и с наслаждением глотал воздух. Вера Яковлевна тяжело дышала в кресле напротив. Собравшись духом, она взяла себя в руки, осмотрела свежую рану и заявила:
– Не отпущу я вас, товарищ курсант, в расположение. Полежите с недельку в санчасти. Сейчас выпишу направление в лазарет.
Удивлению моему не было предела. Ложиться в санчасть с каким-то больным зубом? Тут семестр заканчивается, сессия на носу, разлёживаться некогда. Но моя спасительница была непоколебима:
– Здоровье важнее сессии, – сказала она прощаясь.
Я прошёл в палату, занял свободную койку, переоделся в больничную пижаму и заснул. Спал три дня подряд с перерывами на обед и осмотры врача. А болезненный процесс, убивший мой зуб, успел-таки перекинуться на кость, и долго ещё из раны в десне выходили кусочки челюсти. Лечение длилось без малого месяц и закончилось перед самым Новым годом. Как было записано в моей книжке: «Выписан с улучшением».
Кривой Рог
27.04.2020
Коварная химия
И тут нам поможет глубокое дыхание.
Оно вернёт все на свои места.
Александр Покровский
Люди – существа странные. Как объяснить, отчего лучшие умы человечества из года в год, из века в век решают задачу уничтожения людей. Придумают светлые головы что-нибудь необычное и сразу прикидывают, как этим необычным обычных людей убивать. Да так, чтоб побольше и одним махом. Эту их энергию да в мирных целях использовать, но, увы…
Тысячи лет думали, ночей не спали и как-то додумались до химического оружия. Яды дешевле пушек и в бою эффективнее: люди гибнут, а ценности остаются. Сто лет назад химическое оружие начало работать на полях сражений, да так, что поначалу спасу от него не было. Но другие светлые головы нашли на него управу. Первым был русский учёный Николай Зелинский. Именно он в 1915 году придумал противогаз. И пошло соревнование между ядами и защитой от них! До сих пор соревнуются.
В стенах Полтавского Краснознамённого нас, будущих офицеров, учили не только самолёты сбивать да танки жечь. Учили и тому, как это делать даже в условиях химической и ядерной войны. Вторая кафедра, предмет «Оружие массового поражения и защита войск», преподаватель подполковник Фатеев Егор Иванович. Согласно педагогической науке любой предмет изучается по принципу «от простого к сложному». Именно так проводил занятия бывалый подполковник, которого курсанты звали про себя Зарин Зоманыч (зарин и зоман – это боевые отравляющие вещества,защите от которых Фатеев нас обучал). Как сейчас помню то солнечное октябрьское утро, когда два взвода первокурсников прибыли на лекцию по ОМП. Просторный светлый класс, на стенах огромные красочные плакаты, новенькие тетрадки, предчувствие интересной лекции. А вот и преподаватель!
В аудиторию заходит Зарин Зоманыч. В одной руке длиннющая указка, в другой коробочка с пробирками. Пробирки плотно закупорены, в них разноцветные жидкости. Дежурный звонко отдал подполковнику рапорт. После приветствия и проверки отсутствующих началась лекция. Тема её была примерно такой: «Боевые отравляющие вещества. Классификация. Характеристики. Способы применения». Тема объявлена, курсанты бодро зашуршали ручками.
Ровно сорок пять минут лектор толковал про шесть основных типов отравляющих веществ. Мы узнали про ОВ нервно-паралитического и психохимического действия, про удушающие ОВ и даже про общеядовитые вещества. Услышали и старательно законспектировали новые для нас термины: зарин, иприт, люизит, зоман, хлорциан, синильная кислота. Записали свойства этих веществ. Егор Иванович не только рассказывал и давал возможность делать нам записи. Он умело использовал ещё один известный методический приём: «сочетание рассказа с показом». Рассказывая, Фатеев поднимает первую пробирку с маслянистой жидкостью на донышке. Взбалтывает и говорит:
– Это иприт – бесцветная жидкость с запахом чеснока или горчицы.
Закончив с ипритом, переходит к люизиту. С подставки берётся вторая пробирка.
– Люизит – тёмно-коричневая ядовитая жидкость с резким раздражающим запахом, напоминающим запах герани, – просвещает курсантов Фатеев.
И так до последней пробирки. Подполковник закончил показ веществ одновременно с трелью звонка – пятиминутный перерыв. В перерыве Зарин Зоманыч и часть курсантов вышли на перекур. А зря! Не знал тогда товарищ подполковник, что среди нас есть Миша Труш. А Миша – парень не простой. Он никогда и никому на слово не верил. Герой рассказа был по жизни скептиком. Всю лекцию Миша слушал преподавателя внимательно, но с нескрываемой глубокой иронией. К концу показа пробирок курсанту уже не сиделось. В остром приступе скептицизма Миша ёрзал на казённом стуле и явно мешал соседям.
– Ерунда это, а не иприт! – шептал он себе под нос, – водичка крашеная для отвода глаз, а не отрава! Не верю!!!
Ясное дело, что как только Егор Иванович покинул класс, Труш моментально оказался у преподавательского стола. Шаловливые ручки потянулись к пробирке номер один. Поднял Миша ёмкость, посмотрел на свет, взболтнул пару раз и … открыл пробку. Никто глазом моргнуть не успел, как Труш поднёс пробирку к носу и потянул в себя воздух. Сделав глубокий вдох, Миша изменившимся голосом простонал:
– А ведь правда чесноком воняет, зараза!
Тут и перерыв закончился. Класс вновь заполнился курсантами. Вошёл и Фатеев. Он продолжил было занятие, но вдруг взгляд подполковника остановился на сидевшем в первых рядах Мише. А Мишане было уже не до лекции. К тому времени на нём, как на живом манекене, можно было изучать воздействие иприта на организм человека.
– Что с вами, товарищ курсант? – обеспокоился химик.
В ответ слышались невнятные звуки. Так Миша стал жертвой коварной химии. На этом пара закончилась. Двое ребят подхватили Мишу под руки и повели в санчасть. Фатеев не отходил от скептика ни на шаг. Он лично передал пострадавшего в руки медицины. Больше недели провёл тогда Труш в лазарете. Заодно стал самым «любимым» курсантом у преподавателя ОМП. До последнего занятия Егор Иванович уделял Мише самое пристальное внимание. А мы тогда поняли, что шутки с химией хорошо не заканчиваются.
Кривой Рог
28.04.2020
Преподаватели
Хочется всё это не растерять.
Хочется отразить.
Выразить.
Запечатлеть.
Обвеховать.
Александр Покровский
Хотелось было применить в качестве эпиграфа бессмертную пушкинскую строку: «Мы все учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь». Но к описанию учебного процесса в стенах моей альма-матер – Полтавского Краснознамённого училища – строка эта совершенно не подходит. «Чему-нибудь и как-нибудь» – это принцип не наш. Будь так, разве славились бы в войсках лучшими специалистами своего дела именно полтавские зенитчики?
Учили нас военному делу преподаватели. Какие это были люди, и какие знатоки своего дела! Что ни преподаватель, то личность. Относилось это и к преподавателям в погонах, и к гражданским, и к немногим дамам. Особой любовью и уважением курсантов пользовались люди, прошедшие Войну. Мы были последним поколением, которое училось у фронтовиков. Городный Михаил Дмитриевич, Супрун Николай Николаевич, Айданцев Леонид Дмитриевич, Егоров Владимир Петрович - те, кто прошёл Великую Отечественную и победил в сорок пятом. Оттого каждое их слово было еще весомее.
Были в числе наших наставников и люди-легенды. Одни получили этот неофициальный статус за какой-нибудь необычайный дар. Другие – за присущие только им душевные качества. От поколения к поколению курсанты старших курсов передавали молодёжи рассказы, как полковник Шитов с пятой кафедры сгибал на своей спине лом и тут же его голыми руками выпрямлял. От курилки к курилке гуляла история о том, как преподаватель шестой кафедры полковник Иваненко однажды «ехал» на своём «Жигулёнке» по территории Училища не за рулём, а неспешно шествуя рядом. Но больше всего баек рассказывалось о всеобщем любимце Анатолии Антоновиче Ландаре, читавшем нам «Теоретические основы электрорадиоцепей», сокращённо ТОЭРЦ. Байки эти не на ровном месте рождались. Каждая лекция Ландаря, каждая лабораторная или экзамен превращались в сольный концерт педагога-виртуоза. Движения, жесты, мимика, дерзость, манера разговора, резкая смена тембра голоса и интонаций – вот основа, на которой строилась неповторимая методика педагога.
Методика дополнялась непредсказуемым алгоритмом общения с аудиторией. Анатолий Антонович, импровизируя, выдавал на-гора фразы, становившиеся крылатыми. Спустя годы помнится и его главный лозунг: «Курсант, вооружённый ТОЭРЦ, – непобедим!». Довольно скучный предмет, благодаря артистизму и непосредственности Ландаря, оживал и становился понятным. А предмет по своей сложности был ещё тот, примерно как сопромат в строительных вузах!
Ещё наш Ландарь славился коллекцией шпаргалок. Шпаргалки непобедимы в принципе. Анатолий Антонович бороться с явлением даже не пытался. Он взял, и лично возглавил процесс шпаргализации, сделав его легальным. Все мы знали, что курсант, написавший к экзамену «шпору», будет оценён не за знания предмета, а за длину этой шпоры. Такса проста и понятна: один метр шпаргалки – один балл. И многие старались! Для получения «пятёрки» требовалось изготовить пятиметровую бумажную гармошку, вмещавшую в себя весь курс ТОЭРЦ. Ландарь справедливо полагал, что курсант, своим трудом создавший такую шпору, непременно будет вооружён его наукой. Халтура в виде неполного изложения курса в шпаргалке не проходила. Правда, такие гармошки с трудом помещались в глубокие карманы армейских брюк, но это уже другая история. По Училищу ходили слухи о курсантской смекалке и находчивости, проявленной при изготовлении шпор. Как сейчас помню байку о курсанте, пришедшем сдавать ТОЭРЦ с кирпичом в руках. Кирпич тот со всех боков был покрыт формулами и графиками. На удивлённый вопрос Ландаря:
– Что сие значит?
Курсант скромно ответил:
– Шпаргалка, товарищ преподаватель.
Анатолий Антонович труды курсанта оценил высшим баллом. Довольны были оба. Курсант радовался пятёрке, а преподаватель пополнению уникальной коллекции.
А вот характерный случай, приключившийся на экзамене моего 112 взвода. Героем того дня стал Андрей Стародубов, знакомый вам по рассказу «Испанец». Дело было в июле. Экзамен, оценка за который шла прямиком в диплом, проходил в аудитории, находившейся на втором этаже учебного корпуса. Окна класса выходили на главную улицу Полтавы. Ясное дело, что в летнюю жару все они были нараспашку. Свежий летний воздух и звуки города наполняли помещение. Экзамен шёл своим чередом: кто имел знания – демонстрировал знания, кто их не имел – предъявлял на проверку шпаргалки. Только у Андрея не было ни того, ни другого, а очередь держать ответ неумолимо приближалась. Дело шло к двойке со всеми вытекающими. Вот Дубик (так, любя, мы называли Андрея), тяжело вздыхая и грустно опустив голову, подошёл к преподавательскому столу:
– Товарищ преподаватель! Курсант Стародубов на сдачу экзамена прибыл… – печально рапортует он Ландарю.
– Ста-ро-ду-бо-в! – чётко разделяя слоги, воскликнул радостно преподаватель, – кладите зачётку и тяните билет! – продолжил Ландарь, потирая руки, будто в предвкушении чего-то.
Не одному мне в ту минуту показалось, что Анатолий Антонович руки свои потирал неспроста. И точно! Андрюша взял билет, озвучил номер, пошёл готовиться. Готовился, готовился, да так и не приготовившись, вышел отвечать. Стоял он у чистой доски, теребя в руках такой же чистый листок бумаги. Голова опущена, лицо налилось багрянцем. Глубина знаний Дубика была такова, что Ландарю до них было не докопаться. Дело шло к развязке, и развязка наступила. Только оказалась она настолько нестандартной, что опешил и сам Дубик, и мы.
– Ста-ро-ду-бо-в! – снова по складам произнёс Ландарь любимую фамилию – если не хотите двойку, вам одна минута на то, чтобы эта зачётка вернулась на мой стол! Время пошло!!!
С этими словами родная зачётка Дубика с шелестом улетела в распахнутое окно. Андрюша был парнем решительным. Он испарился. В коридоре загрохотали сапожищи. Курсант в одно мгновение спустился во двор, сиганул через трёхметровый забор, нашёл на тротуаре оживлённой улицы коричневую книжицу со своим портретом, снова перелетел через забор, поднялся на второй этаж и вот он, раскрасневшийся и запыхавшийся, протянул зачётку преподавателю. Такого рвения Дубик не показывал ни на одном зачёте по физподготовке.
– А ведь уложился в минуту! – довольно посматривал на часы Анатолий Антонович, – Ставлю вам, товарищ Стародубов, троечку.
И поставил. И расписаться не забыл. Да так, что от полноты чувств, чуть не порвал пером страницу зачётки!
– Идите уже, Ста-ро-ду-бо-в! – навзрыд произнёс Ландарь, – готовьтесь к отпуску!
Только не суждено было Дубику попасть в отпуск. Подвело его тем летом знание иностранных языков. Точнее их полное незнание.
Однако среди массы светлых и ярких личностей редко, но встречались их противоположности, своего рода «серенькие» и невзрачные люди, отбывавшие номер в ожидании пенсии. Таким был преподаватель тактики подполковник Савченко. На его лекциях от скуки дохли мухи. Преподаватель был похож на бездушный говорящий механизм. Приходил в класс, начинал занятие и до самого звонка не отрывался от конспекта. Подполковник, в отличие от живчика Ландаря, умудрялся за полтора часа не произнести ни единого живого слова. Казалось, что он и дома разговаривает исключительно цитатами из Боевого Устава. Но мы были бы не мы, если б своими проделками не оживляли и его занудные пары.
Как-то читал Савченко лекцию о действиях зенитной батареи в обороне. В прямом смысле слова читал. Стоял на кафедре, уткнувшись в «талмуд», и бубнил казённый сухой текст. Мы пытались конспектировать. Традиционная тоска давно окутала аудиторию пеленой. К перерыву все мухи в классе давно сдохли и мы из последних сил держались, чтоб не уснуть. Звонка дождались с трудом. На перерыве преподаватель вышел в курилку. Тут Ковалько Володя подошёл к кафедре и перевернул несколько страниц талмуда назад. Перекурив, Савченко вернулся к делу. Занял своё место и по второму кругу продолжил читать то, что уже прочёл. Всем нам показалось, что он повторяется, даже не замечая того. Ясное дело, что курсанты второй раз одно и то же не конспектировали. Сидели, ржали. Подполковник, не привыкший к оживлению на своих лекциях, занервничал, начал смыкать то одного, то другого:
– Вы почему, товарищи курсанты, не записываете? Работайте! На следующем занятии я вам по этим вопросам устрою самостоятельную! – тщетно пытался напрячь слушателей преподаватель.
Занятие заканчивалось, а у Савченко оставались недочитанными ровно два листа конспекта. Такого в его практике не бывало. Смотрит он непонимающе на часы, нервничает, не понимая причины сбоя. Но оставшиеся материалы лекции и время до конца занятия явно не совпадали. В поисках выхода из ситуации рука подполковника нервно листала злосчастные страницы.
– Та-ак! Это вам не обязательно, это изучите на самоподготовке, это не принципиально… – бормотал Савченко, нервно шурша бумагой, – а теперь запишем вывод!
Только записали вывод и закрыли тетради, как раздался звонок. Спектакль удался. Слава Богу, что Савченко был единственным исключением в дружной преподавательской семье ПВЗРККУ!
Кривой Рог
01.05.2020
Художественная самодеятельность
Некоторые испытывают презрение к выдумкам.
Им отвратительны любые муки творчества.
А я вот без творчества не могу.
Александр Покровский
Октябрьский вечер восемьдесят второго года. Перед ужином командир батареи капитан Чегликов строит своих питомцев.
– Батарея, равняйсь! Смирно! Товарищ капитан! Одиннадцатая батарея по вашему приказанию построена! – обыденно докладывает комбату старшина Тугин.
– Вольно! – так же обыденно реагирует Борис Яковлевич и неспешно дефилирует мимо застывших в строю курсантов-третьекурсников. Прошёлся от фланга до фланга, заглянул в глаза каждому, да так, что мурашки по коже. Вернулся на середину строя и зычно начал:
– Товарищи курсанты! Через месяц, накануне Дня Октябрьской революции, в училище состоится смотр художественной самодеятельности, на котором наша батарея должна занять почётное первое место. Поэтому певцы, танцоры, музыканты и прочие таланты, выйти из строя!
После небольшой заминки таланты начали выходить. Вышел и я. Зря, что ли, до армии четыре года занимался в ансамбле бального танца? Комбат, дождавшись, когда закончится движение, пошёл вдоль шеренги добровольцев.
– Чем можете порадовать, товарищ курсант? – спрашивает первого.
– Игрою на гитаре, товарищ капитан!
– Хорошо! – одобряет гитариста Чегликов и записывает в свой огромный блокнот.
– А вы чем? – спрашивает следующего курсанта Борис Яковлевич.
– Художественной декламацией, – слышится ответ курсанта.
– Годится!
Среди талантов оказались вокалисты, чечёточники, силовые жонглёры, да и сам комбат оказался неплохим баянистом. Подходит моя очередь.
– Бальные танцы! – говорю, глядя в глаза командиру.
Пауза. Подумав, комбат продолжает:
– Бальные – это те самые, где танцуют в парах???
– Так точно, товарищ капитан! – отвечаю ошарашенному капитану, – в парах, а ещё на сцену выходят в специальных костюмах: платья-пачки у партнёрш и строгие хитоны у партнёров.
Чегликов, услышав такую информацию, тихо скомандовал:
– Курсант Самойлов! Станьте в строй! Обойдёмся пока без хитонов.
– Есть! – отвечаю и занимаю привычное место.
Душа успокоилась. А что? Комбата я не обманул, свои способности не скрыл. Не нужны комбату такие способности? Замечательно – не буду на пустяки отвлекаться.
С утра в казарме началась самодеятельная лихорадка. В курилке декламаторы заучивали вирши, по каптёркам да умывальникам репетировали музыканты, в спортивном уголке силовые жонглёры оттачивали номера с гирями, в проходах между койками чечёточники репетировали степ, там же танцоры-народники разучивали цыганочку с выходом. Старались все. Никто не хотел стать личным врагом Чегликова со всеми вытекающими из этого статуса последствиями. Оно курсанту нужно? По причине отсутствия в батарее девушек, я в число артистов не попал. Оттого в моей жизни перемен не было. Только беззаботность была недолгой, ровно до тех пор, пока под сводами казармы не раздался крик дневального:
– Курсант Самойлов, в канцелярию!
Я встрепенулся, заправился и быстрым шагом пошёл туда, где обитали офицеры. Стучу, захожу, докладываю Чегликову о прибытии. Тот смотрит на меня, ухмыляется и продолжает прерванный недавно разговор:
– Партнёрши вам нужны, товарищ курсант? Сегодня в 17.00 на КПП встречайте целый взвод партнёрш – девушки из подшефной школы. Ваша задача: из числа курсантов батареи отобрать способных к танцам, подобрать им партнёрш, создать танцевальный коллектив и возглавить его. На подготовку две недели. За танцевальный номер отвечаете лично.
– А где мы возьмём музыку? Кто обеспечит нас костюмами?
– Будут вам костюмы! Выполняйте задачу!
Теперь комбат ошарашил меня. Будто обухом по голове. Но опыт службы говорил, что приказы нужно выполнять. К тому же безвыходных ситуаций не бывает. С такими мыслями я вышел из канцелярии и бросил в массы клич:
– Мужики! Подходи записываться в танцоры!!!
Мужики переглянулись и удивились:
– Какие – такие танцы? Уж не бальные?
– Ага, бальные. И девушки сегодня придут. Партнёрши!
Мужики заржали, но пятеро или шестеро заинтересовались партнёршами и пообещали подойти. Так и порешили. Настал вечер. На КПП приехали девчата – будущие педагоги, учившиеся в спецклассе при подшефной школе. Их было больше десятка. Познакомились и пошли в ленинскую комнату. Как оказалось, большинство потенциальных партнёрш нигде, кроме дискотек, не танцевали. Но была девочка Таня, какое-то время занимавшаяся бальными танцами. И были Наташа с Олей и Оксаной, которые танцевали народные и эстрадные танцы. А ещё у Тани был портативный проигрыватель с пластинками, и она была не против привозить его на репетиции. Среди парней никто никакого понятия о танцевальном жанре не имел. Лишь двое признались, что их в суворовских училищах пытались этому обучать. Да вызвался помочь Саня Пономаренко – наш батарейный запевала и широко одарённый юноша. Они-то и были определены в партнёры. Через час определился окончательный состав ансамбля: Таня, Наташа, Оля, Оксана, двое суворовцев (Володя Калиненко и Володя Ювонин) Саня Пономарь и я. Итого четыре пары. Об этом было доложено комбату.
– Репетировать ежедневно! Место репетиций – ленинская комната,– дал указание Чегликов, – пропуска барышням я выпишу, курсантов от нарядов и работ освобождаю.
Репетировать, так репетировать. И процесс, что называется, пошёл. Начали с обсуждения репертуара. Так как мы готовили не концерт, а всего лишь номер программы, остановились на вальсе и русском лирическом. Последний танец настолько прост, что ему можно обучить хоть кого. С него и начали. Как водится, тут же возник вопрос: «Кто знает танец?» Знали его двое: я и Таня. Становимся в пару и показываем движения. Остальные повторяют. Одну связку отработали, вторую. Дело пошло. Как и ожидалось, проблем с разучиванием элементов не было. Ноги слушались, проходила первая робость, вырисовывались зачатки слаженности. Да, нам явно не хватало хореографической школы, но отсутствие подготовки компенсировалось старательностью. К тому же ансамбль был мотивирован комбатом на победу в смотре. А мотивировать Чегликов умел!
Когда взялись ставить вальс, пошли проблемы. Вальс танцуется в плотном контакте партнёров, он любит лёгкость и стремительность. Но где ту лёгкость взять? Парни пыхтели, потели и краснели, но лёгкость в их движениях не просматривалась. Девчонки смотрелись лучше, но как им, бедным, доставалось от наших тяжеленных сапог! Им за всю жизнь никто столько не наступал на ноги, сколько за дни репетиций. Босоножки к концу репетиций чернели от сапожной ваксы, на колготках появлялись противные стрелки, девочки расстраивались, но держались. Минули две недели. Комбат, как и обещал, пришёл с проверкой.
– Ну, танцоры, показывайте, чего достигли! – сказал и стал в центре под ленинским портретом.
Включаю музыку, становимся на исходное положение, исполняем один номер, за ним другой. Тренировки не прошли даром. Партнёры чувствовали ритм, понимали друг друга и не тушевались. У парней появились зачатки лёгкости, девчата в их крепких руках порхали бабочками.
Чегликов всегда был скуп на похвалы, но по глазам было видно, что доволен. Раз так, то в его адрес посыпались вопросы. Больше всего волновались партнёрши:
– А где мы возьмём бальные пачки?
– А будут ли у наших мальчиков хитоны?
– А во что мы их обуем?
Борис Яковлевич выслушал всех, коротко ответил:
– Всё вам будет. Я над этим вопросом работаю! – и пошёл по делам.
Комбат сказал – комбат сделал. До сих пор не знаю, откуда он привёз платья и костюмы. Но ровно за три дня до концерта ансамбль был переодет согласно строгим требованиям жанра. Не было только туфель для партнёров. Попытались было обуть парадные армейские ботинки, показались в них Чегликову и тут же отказались от этого варианта. На генеральной репетиции на сцене училищного клуба пары кружились в обновках. Ноги партнёров украшали… офицерские хромовые сапоги. Именно так мы вышли из положения. А вскоре состоялся дебют. Как оказалось, певцы, гитаристы и декламаторы были в программах всех батарей, а вот номер с бальными танцами – только у нас. Думаю, что это сильно повлияло на решение судей отдать победу в смотре нашей батарее. После дебюта ансамбль не распался. Несколько раз нас ещё привлекали на смотры и шефские концерты. Мы стали украшением училищной самодеятельности. Постепенно, от выступления к выступлению, в нашем коллективе зародились и обычные для молодых людей тёплые отношения. Две танцевальных пары: наша с Таней и Володи Калиненко с Наташей, до сих пор вместе – к концу учёбы мы сыграли свадьбы. Спустя почти сорок лет, при редких встречах, нет-нет, да и вспомним тот ансамбль.
А старый проигрыватель «Лидер», под хриплые звуки которого мы вальсировали осенними вечерами в ленинской комнате, до сих пор цел и работает!
Кривой Рог
24.04.2020
Последняя гастроль
Утраченные иллюзии — это тоже ценное приобретение.
Адмирал Радзевский Г. А.
В жизни ничто не длится вечно. Всё имеет свойство заканчиваться. Так, в июле восемьдесят четвёртого, согласно Закону времени, закончилось наше обучение в Полтавском Краснознамённом. Венцом учёбы были Государственные экзамены по четырём предметам: от научного коммунизма до тактики. «Госы» длились месяц. Настоящий марафон волнений, тревог и надежд. Так совпало, что у меня этот месяц был медовым – свадьбу сыграли накануне.
«Медок», собственно, был таким: с утра до вечера сидел за книжками, а после ужина топал на КПП, где томилась в ожидании молодая жёнушка. Угостит чем-нибудь домашненьким, прогуляемся под ручку вдоль училищного забора и прощаемся до следующего вечера. Дальше угла забора отойти не получалось – на время «госов» увольнения выпускникам отменили. Признаюсь, что, несмотря на строгий запрет самого начальника Училища генерала Старуна, сдав очередной экзамен, я таки сбегал в самоволку. Надо ж было обрадовать милую полученной «пятёркой». Она ведь сильнее всех переживала.
Увольнения отменили, но выпускников зачем-то переодели в парадную форму. Командование посчитало, что весь предстоящий месяц для нас будет праздничным, и приказало всю остальную курсантскую форму сдать на склад. Батарейные каптёрки опустели в один день. Только благое намерение обернулось сплошными неудобствами. На улице разгар украинского лета, а мы, лишившись лёгкого и практичного х/б, преем в шерстяных брюках и кителях. А под кителем, вдобавок, зелёная рубашка, застёгнутая на все пуговки и стянутая резинкой галстука. За что?!
Зная, что вскоре навсегда расстанемся и с училищем, и с курсантской формой, начали мы эту форму облегчать. Первым делом отпарывали у кителей подкладки и ватную начинку. Потом отрезали у рубашек оба рукава и часть спины, превращая их в манишки. Некоторые умудрялись облегчить даже фуражки. Как оказалось, они тоже изрядно были начинены ватой. Единственное, что не поддавалось улучшению – это чёрные ботинки. Как ни старались, но превратить их в элегантные лёгкие туфли не получалось. У кого-то из нас облегчённая форма смотрелась естественно, у кого-то получалось грубее. Но пред кем нам в ней красоваться, сидя за забором? Главное, что в такой форме июльский зной переносился легче. Самым изобретательным взводным «кутюрье» оказался Игорёк Каладжиев. Он в творческом порыве превратил обычную форменную рубаху в нечто неописуемое, но весьма элегантное. Как-то Игорь целый выходной просидел в курилке, выдёргивая из рубашки нитку за ниткой. После долгих манипуляций плотная ткань стала полупрозрачной и ажурной. Нетронутой оставалась лишь та часть рубашки, которая не закрывалась воротом кителя. Зато вся остальная поверхность, особенно спина, стала гипюрной. Смотришь на курсантский строй – вроде всё как обычно. Но стоило любому расстегнуть пуговицы кителя, как в глаза бросались все эти немыслимые усовершенствования формы одежды, далёкие от требований Устава. Чтобы не раздражать командиров, мы при них лишний раз не расстёгивались.
Первый день подготовки в моём взводе прошёл вхолостую. А всё из-за нашей свадьбы. Накануне парни изрядно нагулялись и во время подготовки к «научному коммунизму» вповалку спали. Спал и я. Как зашли утром в аудиторию, так и распластались за столами «массу топтать». А на пороге класса преподаватель предмета майор Головко. Он пришёл консультировать взвод. Входит и наблюдает выведенное из строя и абсолютно небоеготовое подразделение. Настолько небоеготовое, что при появлении офицера никто даже не подал команду «Смирно!». Растолкал Владимир Ильич замкомвзвода:
– Товарищ Пырков, что происходит?
– Вчера Самойлова ж-женили, тащ майор, – с трудом выдавила фразу тяжёлая голова сержанта и рухнула на стол.
Головко нашёл меня среди сопящих тел, от души поздравил с женитьбой и тихонько вышел за дверь. Мудрый был офицер. Он не пожаловался комбату, не написал рапорт начальнику кафедры, не попытался нас растормошить и проконсультировать. Владимир Ильич взял и вычеркнул этот день из жизни взвода. Но на следующее утро он взялся за нашу подготовку всерьёз. В итоге мы показали лучший во всём дивизионе результат по сдаче предмета. Разделавшись с политграмотой, успешно сдали боевую работу, за нею – материальную часть. Завершал эпопею экзамен по тактике. Запомнилось то, что проходил он в учебном центре, в полевом классе на отшибе училищного полигона. В самом классе работала госкомиссия и готовились к ответу экзаменуемые курсанты. Остальные располагались на улице, в тени ближайших кустов. Пятеро готовятся и сдают, остальные ждут очереди. Ждали не просто так, а с комфортом. Комфорт состоял в том, что в ожидании вызова в класс мы коротали время за чашечкой кофе. Это сегодня жизнь без кофе кажется немыслимой. А тогда его приходилось «доставать». Вот кто-то из курсантов-полтавчан и организовал огромный термос этого напитка, добавив «для аромата» бутылку коньяку. Знатный у нас тогда кофеёк получился!
«Отстрелявшихся» товарищей от души поздравляли с последним в курсантской жизни экзаменом и … наливали водки. Делали это без нахальства, а всё в тех же густых кустах. Чего окружающим глаза мозолить? Когда до церемонии выпуска оставалось несчастных три дня, то офицеры батареи на символические сто грамм закрывали строгие глаза. Да мы и не увлекались. Меру знали. Экзаменационный процесс шёл неспешно. Одни ребята заходили в класс, другие выходили. Вот на порог класса вышел последний счастливый однокашник. «Госы» сданы! Учёба закончилась!!! Обнимаемся, ликуем. Курсантские лица светились, души пели. Но порядок есть порядок. В армии все мероприятия начинаются и заканчиваются построениями. Построились и мы. Пред строем появились строгие члены комиссии. Один из экзаменаторов объявил оценки и поздравил с завершением государственных экзаменов. Комиссия поспешила на обед. Мы же занимали места в училищном автобусе. Когда все уселись, в салон поднялся и наш преподаватель полковник Ланько. Проверил по списку взвод, сел на переднее сиденье и обратился к солдату-водителю:
– Поехали!
Водитель отпустил сцепление, и видавший виды «Кавзик» мягко покатил по полевой дороге.
А нужно сказать, что в училище была весёлая традиция «заметать следы». Это делалось при самой последней поездке из учебного центра. Чтобы следов не осталось, сзади к машине привязывался веник. Думаете, что старый полковник этого не знал? Ещё как знал! И перед тем, как войти в автобус, он его обошёл. Обойдя, увидел, что сзади, к фаркопу, привязана внушительная метла. Вздохнул Ланько, отвязал верёвку, закинул ту метлу в кусты и, лишь устранив безобразие, поднялся в салон. Но разве можно так просто взять и победить традицию? Автобус выезжал на шоссе, а мы всё не могли отойти от потрясения. Приехать с полигона и без метлы? Такого курсантские души допустить не могли. Дорога до Полтавы обычно занимала минут тридцать-сорок. Вскоре пошли пригороды. Вот в окошках замелькали хаты одноэтажной Дублянщины. Ещё немного, и Южный вокзал, а там рукой подать до училища. Тут-то в моей голове и родилась идея.
– Мужики! А ну снимайте брючные ремни, – громким шёпотом, чтоб не услышал Ланько, привлекаю внимание товарищей и подаю пример. Через мгновение держу в руках десяток брезентовых солдатских ремешков. Не мешкая, соединяю их в одну ленту, снимаю с головы курсантскую фуражку, сзади делаю ножиком отверстие и связываю фуражку с импровизированной верёвкой. Метла не метла, но хоть что-то будет за автобусом телепаться. Осталось совсем немного: выкинуть фуражку за борт. Но как это сделать в закрытом пространстве автобуса? И тут мне помогла его конструкция. У «Кавзика» в салоне две двери: основная и аварийная. Аварийная находилась за моей спиной и оказалась незапертой. Приоткрываю ту дверь и на ходу выбрасываю фуражку. Дело происходило на улице Ленина. Автобус катился по центральной улице, за ним на привязи мчалась фуражка. Заметив прыгающую по булыжникам старинной мостовой фуражку, водители практически всех встречных машин дружно сигналили и махали руками. Похоже, что полтавчане знали об этой традиции и, как могли, приветствовали нас. Какое-то время наш полковник не обращал внимания на эти гудки. Но вскоре Геннадий Петрович почувствовал неладное. Он приказал водителю остановиться. Пока тормозили да парковались, пока Ланько выходил на улицу, я успел втянуть фуражку обратно и беззвучно прикрыть дверь. Осмотрев транспортное средство, и не обнаружив ничего предосудительного, полковник вернулся в салон. Мы продолжили свой путь. Как только автобус продолжил путь, фуражка снова оказалась за бортом. Так она и «работала веником» до самого конца поездки.
Через три дня нам вручили дипломы и новенькие лейтенантские погоны. Мы навсегда покинули родные стены. По окончании училища не раз приезжал в Полтаву и заходил на его территорию. Но вот где не приходилось бывать после выпуска, так это на нашем учебном центре. Вот как надёжно моя фуражка замела следы старенького «Кавзика».
Кривой Рог
14.05.2020
Про оружие
Луга заливные!
Кони, сука, скачут в рассвет пастись,
а мы спиной ко всему этому – нам не до красот!
Мы – на рубежах!
Александр Покровский
Несмотря на то, что главным оружием зенитчика были зенитные пушки и ракеты, автоматом Калашникова курсанты Полтавского Краснознамённого владели не хуже выпускников общевойсковых училищ. Оружие уважали, а значит, стреляли метко, приёмы рукопашного боя выполняли лихо, разбирали воронёные калаши до винтика и до блеска вычищали их стальные внутренности.
С боевым оружием я познакомился в первых числах августа восьмидесятого, через несколько дней после зачисления в Училище. Как-то старший лейтенант Чегликов построил взвод и повёл его на склад вооружения, получать автоматы для всей батареи. В просторном складе нас ожидал прапорщик Ванда – бессменный его начальник. Чегликов вдвоём с прапорщиком пересчитал сотню новеньких АКМ, расписался в накладной, опечатал ящики и распорядился выносить их на улицу.
Ящиков немного, пять штук. В них по двадцать стволов с принадлежностями. Вес каждого ящика явно превышал сотню килограмм. На один ящик пришлось по четыре курсанта. Дружно взяли, легко подняли и весело понесли! Собственно, что там нести? От склада до нашего корпуса каких-то четыреста метров, да вдобавок метров двести петляющими коридорами и лестничными пролётами на третий этаж старинного здания в родную казарму. Только груз тот оказался мне не по силам…
В четвёрке с Олегом Моисеенко, Игорем Непекло и Володей Калиненко я был самым физически неразвитым юношей. До появления на моей груди честно заслуженных значков спортсмена-разрядника оставалась ещё пара лет учёбы, а в начале военной карьеры я заметно уступал в силе и сноровке боксёру Олегу, выпускнику Уссурийского суворовского Володе и пловцу Игорю. Все мы старались, только сил у партнёров было явно больше. В результате угол ящика, за который отвечал я, телепался ближе всех к земле и частенько своей железной набойкой царапал асфальт. Узкая неудобная ручка дико резала пальцы и усугубляла мучения. Как ни старался, но нести груз наравне с ребятами не получалось. А они-то думали, что я отлыниваю, прячусь за их спинами. Каких только обвинений за время пути не наслушался. Самое обидное было услышать, что шлангую, а ведь всё обстояло иначе, я старался как никогда до этого. С горем пополам, с матами и перекурами дотянули-таки смертоносный груз в казарму. Долго ещё на моих нежных ладонях оставался упрек в физической немощи в виде следов от ручки тяжёлого зелёного ящика…
Следующее утро началось с занятия по огневой подготовке. Взвод построился в оружейке. Первая фраза, произнесённая в то утро взводным командиром, запомнилась на всю жизнь.
– Товарищи курсанты! – каким-то особенным голосом начал речь Борис Яковлевич, – запомните, что в армии есть три вещи, шутки с которыми недопустимы: оружие, секретная документация и караульная служба. Подождав, когда до нас дойдёт смысл сказанного, Чегликов каждому показал место закреплённого оружия в пирамиде, затем взял один из автоматов и привёл его характеристики и рассказал об устройстве.
Помнится, что плохих оценок в тот день не было. Автомат-то советские пацаны изучили ещё в школе. И то занятие превратилось в своего рода соревнование: кто первый ответит на вопрос взводного. Всех больше старался Серёжа Борисенко. Он так спешил, так старался, что от волнения начали проявляться смешные дефекты дикции. Запомнилось, что представляясь, он коверкал даже собственную фамилию. Долго потом его за глаза звали «курсант Борисянко». Вскоре в военных билетах первокурсников появились записи о закреплении автоматов. Прочитав страничку «военника», скреплённую подписью комбата и гербовой печатью, понял – детство позади.
С автоматом мы подружились. Благодаря ему я на первой же стрельбе показал отличный результат и получил первую благодарность. Да и на всех последующих стрельбах воронёный друг не подводил. Бой у него был прекрасным. Именно с этим «Калашниковым» на груди я принял Присягу. С ним мы четыре года топали по плацу, несли службу в караулах, выживали и в зной, и в холод. «Боевой незаряженный» стал моим продолжением, так часто он сопровождал меня в дни учёбы. Настолько часто, что жёлтые полоски на правом курсантском погоне темнели намного быстрее, чем на левом. А со временем правое плечо от тяжести автомата стало несколько ниже левого. И это на всю жизнь. Номер первого боевого оружия помнится и сегодня, будто тот АКМ № ББ 2258 до сих пор дожидается меня в темноте и прохладе оружейки на третьем этаже старинного имперского здания в центре Полтавы.
Заканчивался первый год учёбы. В мае училище уехало на боевые стрельбы в Бердянск. На зимних квартирах оставался лишь наш первый курс, а уехавшего в поля генерала Гусева сменил начальник вооружения добряк полковник Давыдович. Мы готовились к сессии и несли службу. А так как курсантов стало в четыре раза меньше, то в наряды пришлось заступать в четыре раза чаще. Очередной караул близился к финалу. В караулке наводился порядок, на посты ушла последняя смена. Сменившись, идём во двор караулки к пулеулавливателю. Начальник караула скомандовал:
– Справа по одному – РАЗРЯЖАЙ!
Один за одним курсанты выполняли нехитрые манипуляции с оружием. Но к концу напряжённых бессонных суток некоторые из нас от усталости были в состоянии зомби. Андрюша Воронин стоял по счёту третьим. Когда очередь разряжать дошла до него, он автоматически выполнил нехитрые манипуляции, но магазин, полный патронов, от автомата не отстегнул. Шаг вперёд, автомат уложен на подставку, снят предохранитель, передёрнут затвор, нажат спусковой крючок – очередь в пулеулавливатель. Скажу вам, что короткая автоматная очередь в одном шаге от тебя быстро приводит в чувство и стрелка и окружающих. А в это время вдоль забора караулки быстрым шагом идёт сам Давыдович. Стрельба произошла практически у него на глазах. Мы ожидали грандиозного разноса за ЧП. Но вместо разноса полковник на ходу бросил в нашу сторону благодушное:
– Стреляете? Ну-Ну!!!
На том всё и закончилось. В памяти остался своего рода единственный нетипичный эпизод проявления моей халатности в обращении с оружием.
У старших курсов проходили занятия с боевой стрельбой, а мы в паре с товарищем получили задачу перекрыть одну из народных троп, идущую от речки Свинковки в глубину учебных полей. Как водится, с нами было оружие. Мы бдили, а автоматы стояли в тени под деревом. Проголодавшись, достали из противогазных сумок припасённый в столовой хлеб и решили его поджарить. Развели кострик, достали шомпола, нанизали на них краюхи и подрумянили. Перекусив, я расслабился и забыл вернуть шомпол на место. Занятия закончились, пост снят. Нас отвезли в учебный центр, а шомпол так и остался в примятой траве у дороги. Вспомнил про него тогда, когда мы уже собирались уезжать в Училище. От ужаса потери меня будто током ударило. Пришлось изо всех ног бежать несколько километров до места нашего дежурства. К счастью, шомпол был там, где я его оставил. Всё обошлось испугом. Но урок помнится и поныне.
Пришло время учиться обращаться с гранатами. Изучив их устройство, правила обращения и меры безопасности, перешли к практической части. Говорили нам, что у многих людей, взявших впервые в руки боевую гранату, от волнения трясутся руки. Но как-то неохотно в это верилось. Однако жизнь это наблюдение подтвердила. Взвод построен возле стрельбища. Двадцать пять курсантов, как один! На каждом автомат, противогаз, полевая сумка. Орлы! В руках «орлов» учебные гранаты с дыркой сбоку корпуса. Занятие проводит всё тот же Чегликов. Берёт Борис Яковлевич такую же гранату, объясняет порядок обращения с нею, вкручивает запал, разгибает тугие проволочные усики, выдёргивает кольцо и бросает гранату в поле недалеко от нас. Через четыре секунды – хлопок. Из травы поднимается сизый пороховой дымок.
– Взвод! Снарядить гранаты! – ревёт командир – Гранатами – ОГОНЬ!
Делаем так, как показано. Гранаты улетают в поле, один за другим раздаются хлопки. Лишь убедившись, что все действовали правильно, взводный выдаёт боевые гранаты и запалы. Граната РГ-42 казалась обычной консервной банкой, чуть меньше банки тушёнки из сухого пайка. Вот она лежит на ладони – мирная и зелёная. А на другой ладони лежит запал. Друг без друга они не опасны. Но соединять гранату с запалом без нужды не нужно – бывали всякие случаи! Чегликов скрывается в просторном окопе, что приспособлен для метания гранат. Мы ожидаем его команду.
– Первый пошёл! – орёт офицер.
Правофланговый курсант срывается с места, несётся в направлении окопа. Издалека нам видны только макушки двух касок. Несколько секунд – и рука курсанта делает бросок. Граната приземляется возле одной из мишеней, имитирующей наступающего противника. Взрыв. Норматив выполнен.
– Второй пошёл!
Следующий товарищ бежит к позиции, навстречу ему летит счастливый отстрелявшийся. Всё шло гладко, пока очередь не дошла до курсанта Шихалкина. Подошла и его очередь занимать огневой рубеж. Игорь летит в объятия Чегликова, прыгает в окоп, возится с запалом и делает бросок. Граната улетела к мишени, но привычного взрыва не было. Прошло несколько томительных минут – в поле тишина. Только жаворонки в небе звенели. Видим, как Шихалкин с перепуганным лицом бежит, пригнувшись в нашу сторону.
– Гранаты у него не той системы, – подражая известному киношному персонажу, оправдываясь, бурчал про себя Игорь.
А что Чегликов? Взводный натянул каску поглубже, выбрался из укрытия и направился к месту падения гранаты. Поиски были недолгими. И вот на весь огромный полигон раздался рёв Чарли:
– ШИХАЛКИН! Гранату нужно метать без чеки!!!
Оказалось, что курсант в суете лишь разогнул усики предохранительной чеки и бросил гранату в чистое поле, не выдернув кольца. Вот так прошло наше знакомство с этим грозным оружием.
А Игорь после выпуска в Афгане служил. Кабульский аэропорт своей батареей прикрывал.
Кривой Рог
22.06.2020
А помнишь как все начиналось?
Всё это трещины бытия.
Всё, что вокруг нас – это эти самые трещины.
В них можно легко заглянуть и удивиться их
сложному внутреннему устройству,
не всегда доступному незамысловатому разуму.
Александр Покровский
Как долго! Как долго шли мы к светлому дню Выпуска!!! Учились, служили и все четыре года считали. Вначале считали оставшиеся до выпуска годы, потом месяцы, дни, часы и минуты. Считали и на классных столах писали заветные формулы: «До выпуска осталось сто (девяносто, семьдесят, пятьдесят…) дней!»
И вот пришёл этот светлый день, когда из курсантов, своего рода военных личинок цвета хаки, вылупились молоденькие, сверкающие золотом погон, лейтенанты. Выпускники одна тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года выходят на торжественное построение! Последнее построение четвёртого дивизиона полковника Гатауллина. Училищный плац. Прощание с Боевым Знаменем, вручение дипломов. К диплому прилагался нагрудный знак и небольшой конверт. В конверте удостоверение личности офицера, отпускной билет, первая офицерская получка и предписание. Предписание – это листок бумаги формата А-5, в котором лейтенанту А. Самойлову предлагалось по окончании отпуска прибыть в город Чита в распоряжение командующего Ордена Ленина Забайкальского военного округа. Размашистая подпись начальника Училища генерала Старуна, скреплённая гербовой печатью, говорила о том, что по-отечески доброе слово «предлагается» следует читать не иначе как «приказываю».
Перед тем как навсегда проститься с училищем, зашёл в уже опустевшую казарму и долго на карте Советского Союза искал новый для меня город Чита. Нашёл. Нужная цяточка оказалась значительно правее Байкала. Примерно там, где встречаются границы Советского Союза, Китая и Монголии. В картографических поисках мне азартно помогала юная жена, которая всего пару недель назад настойчиво выпытывала, кем же я буду после выпуска: офицером или лейтенантом.
– Однако! – воскликнули мы с Таней, оценив расстояние от Полтавы до Читы. Посмотрели друг на друга счастливыми глазами и подумали, что Забайкалье – это не Заполярье. Не замёрзнем. Как же мы тогда наивно ошибались!
Быстро пролетел отпуск, внезапно совпавший с нашим медовым месяцем. Вот уже и аэропорт. Прощание с родными, самолёт на Москву, пересадка на Читинский рейс. Ту-154 берёт курс на восток. Под крылом замелькали леса, поля, реки и часовые пояса (пока летели, стрелки пришлось перевести на целых шесть часов вперёд). Утром двадцать четвёртого августа шасси самолёта коснулись бетонки. Колёса привычно оставили на полосе след горелой резины, лайнер покатился по живописной долине и вскоре замер возле невысокого двухэтажного здания аэропорта столицы Забайкалья. Короткое слово «Чита» на фоне яркого неба говорило о том, что мы у цели. Подан трап, открыта дверь. В толпе пассажиров мы вышли из чрева самолета. Живописные холмистые окрестности радовали глаз. Одни сопки были голыми, другие покрыты деревьями. Некоторые венчались антеннами армейских радиолокаторов. Пейзаж был строг, в нём не было расхлябанности. Получив багаж, выходим на площадь перед аэропортом. Тут сидит десяток бабок. Привокзальные торговки. Ну, совсем как дома! Только товар у них скуднее. В основном кедровые орешки и местные грибы-ягоды. И возле одной из торговок на газетке лежит небольшая кучка мелких помидоров.
– Почём помидорчики? – задорно прицениваюсь.
– Десять рублёв, – меланхолично отвечает мадам.
– За ведро?
– Ты чё, военный! Како-тако ведро? За кило десять! – с достоинством отвечает торговка и хитро прищуривается, оценивая серьёзность моих намерений.
Десять рублей за кучку огородной мелочи! Мы прозрели. Ведь всего два дня назад на полтавском базаре мы покупали отборные помидоры, и стоили они не дороже двадцати копеек. На такую мелочь мы и не смотрели. Куда нас занесло??? А занесло нас в страну вечнозелёных помидоров. Так иногда называли Забайкалье. Впечатлённые этим диалогом, ехали мы из аэропорта в город, в штаб округа. В штабных недрах прошла целая неделя. В окружное управление кадров мы с Таней ходили, как на работу. Приходим утром к огромному казённому зданию, в дверях часовой. Меня пропускает, её ни в какую. Не положено! Так и сидела милая с утра до вечера на скамейке у входа, пока кадровики лейтенантов из кабинета в кабинет гоняли. Неделю просидела. В моих руках очередное предписание. На этот раз командующий округом предложил убыть в город Сретенск, для дальнейшего прохождения службы в в/ч 06705. Туда направлялись двое полтавчан: я и Витя Пырков, бывший в училище моим сержантом. Витя холост. Он ехал сам.
В поезд сели вечером. По Транссибирской магистрали мы ехали впервые. Скорость состава впечатлила. Вагонные колёса стучали в непривычно бешеном темпе, в окне мелькали сопка за сопкой, станция за станцией. За разговорами наступила ночь. Проснувшись, заметили, что поезд едва катится. Это закончилась магистраль. Путь продолжался по ветке местного значения. В одном окне виднелась красивейшая река, а в окне напротив – каменистая стена. Рельсы повторяли крутые изгибы реки. Таких красот нам ещё не приходилось видеть. Разве что в кино «Угрюм - река».
– «Шилка»! – сказал кто-то. И точно, это была она. Через пару часов состав замер возле небольшого деревянного домика с табличкой над входом
Забайкальской ж.д.
Здесь рельсы закончились. Совсем. Приехали!
Выходим на опрятный перрон, оглядываемся. Состав в тупике. Вокзальчик приютился на склоне одной из сопок фасадом на «Шилку». Между вокзалом и рекой рельсы, станционные постройки, грузовая рампа. Это левый берег. На правом, до самого горизонта, сопки. Между сопками и берегом просматриваются серые бревенчатые избы. Это и есть город Сретенск. Со временем мы узнали, что это один из старейших городов забайкальского края. Он невелик и виден практически весь: три-четыре параллельных улицы, своими поворотами повторяющие береговую линию. Ниже по течению река величаво поворачивала вправо. На излучине угадывалось несколько панельных домов. Это и был военный городок 38-й мотострелковой дивизии – восточная окраина Сретенска и конечная точка нашего пути. Немногочисленные пассажиры торопливо потянулись вдоль сцепки из пяти вагонов. Мы за ними. Сразу за последним вагоном люди поворачивали влево, к пристани. До пристани сотня шагов. Там пришвартовано странное плавсредство.
— Ух, ты! – встрепенулась радостно Таня, – это ж «Волга-Волга»!!!
Присмотрелся – и точно. Не ошиблась Танечка. У берега стоял паром. Небольшая баржа, к корме которой пристроился совсем уж игрушечный буксирчик. Купили билеты с нарисованными на них синими якорями, взошли на борт и ждём, пока паром заполнится людьми да машинами. Погрузились. Мужичок в тельняшке отдал концы, кораблик зашумел, запыхтел, и паром пришёл в движение. Его нос смотрел против течения. Моторчик ревел на всю реку, паром резал воду, из трубы вылетал сизый дым, народ лениво переговаривался, правый берег приближался. Плаванье было недолгим. Всё тот же мужичок ловко набросил носовой швартовый на самодельный неказистый кнехт. Паром и берег ещё разделяла вода, но самые нетерпеливые пассажиры уже прыгали с борта на пристань. Мы дождались, когда паром замрёт, и тоже сошли. Идём по шатающимся сходням, а Таня наивно спрашивает:
— А где тут стоянка такси?
Попутчики из местных загыгыкали:
— Поди, деваха, вон такси стоит, тебя дожидатса! – и один из них махнул рукой в сторону видавшего виды армейского «Урала» с брезентовым тентом.
«Урал» стоял на небольшой площадке, там, где обычно собиралась очередь машин на переправу. Среди гражданских «москвичей» да «газиков» он казался большим и важным. Рядом нервничал капитан в выгоревшей зелёной рубашке с артиллерийскими эмблемами на погонах. Он явно кого-то ждал. Только мы ступили на берег, как капитан обратился ко мне:
– Лейтенант, вы зенитчики?
– Так точно, товарищ капитан!
– Тогда пойдёмте за мной, такси подано!
Не ошибся наш случайный попутчик. Чемоданы в кузове. Я и ещё несколько военных запрыгнули туда же. Больше всех повезло Тане. Капитан Никитин, будущий мой комбат, взял её в кабину. Так и доехали к самому штабу полка. По дороге поняли, что асфальта в городе мало, а пыли – очень много. Асфальт в Сретенске был роскошью. Все без исключения улицы и улочки были грунтовыми, а тротуары – деревянными. «Урал» остановился. Вот он, 1166-й зенитный артиллерийский полк. Располагались зенитчики в добротном одноэтажном здании дореволюционной постройки с двумя входами. Слева вход в казарму, справа – в штаб. Перед зданием полковой плац. Плац, как и все городские улицы, был без асфальта. Штаб полка невелик, всего десяток кабинетов. На входе встречает дежурный. При нашем появлении солдат отдал воинскую честь, поинтересовался целью нашего прибытия. Но чувствовалось, что нас тут ждали. Не успели переговорить с дежурным, как открылась одна из дверей. Из неё выбежала бойкая дама лет тридцати. От её грубоватого голоса в коридоре стало шумно и тесно:
— О! Литинанты приехали! А красавы какИ! Ну, каво делать-то будем, ага? – смущая нас, гремела на весь штаб писарь Лариса.
Штабной люд выходил из кабинетов на шум и с любопытством нас разглядывал. Тем временем появились командир полка и начальник штаба. Командир, подполковник Подмарьков, пригласил меня и Витю в свой кабинет. А Таней заинтересовался начальник штаба майор Косых. Мы командиру представляемся, а Косых в это время с моей женой знакомится. Но не подумайте плохого. Владимиру Степановичу нужна была машинистка для секретной части. Таня идеально подошла на эту должность. Так я стал командиром взвода, а жена – работником штаба. А ещё командир дал целый день на устройство. С чего начнём? Так с обеда же!
Офицерская столовка была небольшой, но уютной. Заходим. Официантка, увидев новеньких, приглашает нас за свободный столик. Сделали заказ, ждём. А на пороге ещё одна лейтенантская пара. Мы переглянулись с Таней и в один голос позвали их к себе. Знакомимся. Женя Бакунчев, связист из Красноярска, с женой Таней. Не успели перекинуться парой фраз – в дверях очередная пара – танкист Андрюша Иванов с женой Маринкой. Они из Челябинска. Вот и первые наши знакомые! Во время обеда нам всем был преподан урок этикета. Оказалось, что в нашей столовой каждый входящий в обеденный зал, как и каждый, кто его покидает, желают всем присутствующим приятного аппетита! И все непременно отвечают: «Спасибо!». Так мы и обедали, то и дело отвечая на пожелания всем входящим и уходящим офицерам. После обеда началось главное – найти место для ночлега. А с этим были проблемы. Свободного жилья в гарнизоне, как нам сказали, просто не было. Как не было и гостиницы. Зато нашлось офицерское общежитие. Во всяком случае, на небольшом обшарпанном финском домике, который вся дивизия звала «бункер», висела табличка с такой надписью.
Бункер оправдал своё прозвище: длинный узкий коридор, слева и справа тесные комнатушки и один общий санузел: и для мальчиков, и для девочек. На входе комнатка заведующей, возле туалета – каптёрка. Хозяйство солдата-узбека по имени Марат. К заведующей и обратились. В ответ на просьбу – круглые глаза и кудахтанье: все комнаты заняты и переполнены, да и женатым сюда не положено, расселяем исключительно холостяков! Пишите своему командиру рапорта – поселим, когда освободятся койки. Выходим на улицу, присели на скамейку и головы повесили. Оставалось идти ночевать в казарму. Да не пришлось. На нас обратил внимание один из офицеров, входящих в «бункер».
– Что, Михайловна в номере отказала? – улыбнулся старший лейтенант.
– Отказала, – отвечаю.
– И чё? Каво делать будете? – в очередной раз резанула непривыкшие уши фраза, произнесённая на забайкальском диалекте.
– В казарму пойдём, «каво» тут ещё делать!
– Не надо в казарму. В моей комнате место свободное – сосед в караул заступил. Вдвоём на солдатской койке поместитесь?
Так, с ночи в офицерском «бункере», в одной комнате с абсолютно незнакомым человеком, и началась наша кочевая офицерская жизнь. А ещё в том самом «бункере» мы впервые познакомились не только с прекрасными людьми, но и с клопами. Мерзкие твари грызли нас всю ночь!
Потом был приём первого в жизни взвода, первое дежурство, первая командировка, первый забайкальский мороз, первый полигон, первый сын… Многое было. А ещё мы были молоды и счастливы. Не мною сказано, что молодость имеет всего один недостаток – уж слишком быстро она проходит.
Кривой Рог
06.01.2020
Выпускные традиции
Всё, что складывается исторически, становится закономерностью,
неким средним из множества отклонений.
Иван Ефремов
Сегодня годовщина нашего выпуска из Полтавского Краснознамённого. Выпуск – это событие номер один в жизни офицера. Оттого память об этом дне особенно дорога и чтима. А какой выпуск без озорных традиций? Такого не бывает. Вот именно их и хочется вспомнить.
Четыре года мы не только учились военному делу, но и впитывали рассказы старшекурсников о выпускных традициях и обрядах. Как говорят, входили своим сознанием в определённую матрицу. Ясное дело, что ко дню нашего выпуска эта матрица твёрдо управляла поведением и всего дивизиона, и наших отцов-командиров. Курсанты обязаны были внедрить традиции в жизнь, а командиры не допустить выхода традиций за рамки Устава и собственных представлений об этом тонком предмете. Наблюдалось своего рода проявление одной из категорий философии: единство и борьба противоположностей.
Начну с тех выпускных баек, которые пришлось слышать за четыре года. Из множества ярких историй помнятся самые яркие.
Фасад главного корпуса Училища выходил на центральную площадь Полтавы – Корпусный парк. Сам парк идеально круглый, по его периметру расположены основные административные здания, построенные в строгом классическом стиле ещё в начале позапрошлого века. В центре парка, а значит и в центре старинного города, огромная чугунная колонна монумента Славы. К слову, отлита она в моих родных краях, на Луганском чугунолитейном заводе. В основание монумента вмурованы два восемнадцать пушек, а на вершине колонны, на тринадцатиметровой высоте, сидит золотой орёл, держащий в клюве венок. Памятник посвящён столетию Полтавской баталии. Курсанты считали его своим. Ведь в чёрных петлицах мы носили эмблемы артиллеристов – скрещенные стволы пушек, тех самых пушек, что украшали памятник. И в дни выпусков памятник был центром внимания юных лейтенантов: на голову орла обязательно водружалась курсантская фуражка, а ночью, вспоминая боевую молодость, оживали старинные бронзовые пушки, делая залп из взрывпакетов, специально припасённых к этому случаю.
Старшие товарищи не раз вспоминали и знаменитый памятник полковнику Келину, коменданту Полтавской крепости в 1709 году. Памятник тоже дореволюционный: глыба гранита, и на ней бронзовая фигура отдыхающего льва. Изначально присутствовал и двуглавый орёл. Но не пережил тот орёл советскую эпоху. Сама фигура царя зверей анатомически весьма точная. Как водится, в нужном месте присутствовала царственная мошонка. В день выпуска именно эта часть фигуры льва начищалась до зеркального блеска. И не кем-нибудь, а старшинами выпускных батарей. В день, когда на Орле в Корпусном парке появлялась фуражка, а позеленевший от старости бронзовый Лев преображался, горожане понимали – сегодня в артучилище выпуск.
На территории училища, между плацем и столовой, располагалась котельная. Как и положено, котельная венчалась довольно высокой кирпичной трубой. На вершине трубы был оборудован молниеотвод. К нему вела шаткая лесенка из металлических скоб. К началу последнего построения выпускников на вершине молниеотвода всегда появлялся стоптанный курсантский сапог. Как он там оказывался, чьими усилиями водружался – то неведомо. Но несколько раз лично видел это явление.
Чудеса творились и в самой курсантской столовой. Каждый выпуск старался поквитаться с её начальником прапорщиком Цыбулько, который четыре года стоял над душами наряда по кухне и доставал всех своими мелочными придирками. Четырёхлетняя неприязнь курсантов к начальнику столовой завершалась тем, что после последнего завтрака прапорщика окружал десяток крепких парней и сажал его в огромный паровой котёл, в котором варились борщи да компоты. Если не находили осторожного Цыбулько, то обряд проводили с его предшественником прапорщиком Андронником, который тоже попил немало курсантской кровушки. Нет, пар в котёл не подавали и крышку плотно не закрывали. До такого не доходило. Но кто-то из прапорщиков периодически в котёл попадал.
За годы учёбы в каждой батарее в складчину покупались хороший цветной телевизор и магнитофон. Мы, к примеру, начали с магнитофона. В начале первого курса скинулись с получки по пять рублей (курсант-первокурсник получал семь) и купили шикарный «Юпитер-201». Магнитофон чаще молчал, чем звучал. Включать его разрешалось строго в личное время, после просмотра программы «Время», да по субботам во время хозяйственного дня. Так мы и чистили стёклышками полы в казарме под звуки «Машины времени». С тех пор наизусть помню их песни. Телевизор же купили позже, и тоже в складчину. Служила техника исправно, не ломалась. Но по выпуску магнитофон с телевизором на сто человек не разделишь. Не по частям же их пилить… Выход был прост: технику предстояло уничтожить. Но уничтожить её требовалось красиво, с шиком. Для этого к аппаратам присоединяли длинные провода и сбрасывали их из окон казарм. Чем выше этаж казармы, тем величественнее зрелище. Ведь телевизор до конца своего короткого полёта должен был показывать, а магнитофон играть!
Особое внимание уделялось ночи перед выпуском. Курсанты сдвигали в центр своих казарм все столы и устраивали попойку. Обязательным условием было присутствие комбата и взводных. Попойка начиналась речью комбата и употреблением им стакана водки, налитого до краёв. После комбата речь держали взводные, которым также наливали по полному стакану. Это было единственным совместным пьянством офицеров и курсантов.
Завершал цепочку традиций обычный железный рубль, который лейтенанты вручали первому, кто отдавал им воинскую честь, как офицерам. Обычно это были курсанты младших курсов. Самым шустрым удавалось заработать до червонца и более.
В тысяча девятьсот восемьдесят четвёртом году многое из описанного было воплощено в жизнь. А ведь новый начальник Училища генерал Старун категорически предупреждал выпускников о запрете традиций и о страшных карах, грозивших за нарушение запрета. Старун покусился даже на выпускные банкеты, проводившиеся вечером в ресторанах города. Только матрица традиций оказалась сильнее грозного генеральского запрета. Пушки стреляли, несмотря на то, что монумент Славы был оцеплен военными патрулями и милицией. Патрульные-то были из курсантов, а милицию нейтрализовывали водкой.
Подходы к трубе котельной охраняли неподкупные «толковые майоры»? Не беда. Вместо одного сапога на этой трубе появилось сразу четыре, но на прожекторных вышках стадиона «Колос», располагавшегося напротив КПП. Запретили попойку в последнюю ночь? Мы напились в ночь предпоследнюю. То-то же были удивлены многочисленные ответственные с проверяющими, которые от отбоя и до подъёма то и дело наведывались в казармы и наблюдалитам мирно спящих выпускников. С проверкой приходил и сам генерал. Он лично пересчитывал каждого из нас, но все были трезвые и в койках.
К этой ночи в расположении уже не было ни магнитофона, ни телевизора. Они, как и огромный аквариум, закончили свою биографию накануне, во время грандиозной попойки. Аквариуму досталось больше всех – его перед разбитием вскипятили. А сколько блестящих рублей было роздано младшим товарищам – этого не знает никто. Сам к этому дню готовил не один рубчик, а пригоршню звонких монет.
После выпуска был банкет. Сто двенадцатый взвод отметил выпуск в ресторане «Зоряный», что на самой окраине города. С нами были жёны, невесты и подружки. После веселья все мы с шумом шли по спящей Полтаве, то и дело пуская в ночное небо сигнальные ракеты и оглашая окрестности хлопками взрывпакетов. Понятное дело, что жители сообщили о нас куда надо, и вскоре появился комендантский «Зил» с патрулём. А в его кабине начальник патруля наш преподаватель подполковник Соколов! У нас с собой ещё было. Пришлось Борису Николаевичу выпить с нами. Мы заверили, что шума больше не будет, и патруль удалился. Слово сдержали – к тому времени все ракеты закончились.
Когда дошли до перекрёстка, пути лейтенантов разошлись, и, как оказалось, разошлись навсегда. Всем взводом собраться больше не довелось. И уже никогда не доведётся. Нет с нами Володи Мелешко, Вити Рябова, Паши Ткача, Саши Кальницкого. Похоронены командиры взвода Борис Яковлевич Чегликов и Максим Владимирович Ризун.
О прекрасных годах, проведённых вместе в одном из лучших военных училищ страны, осталась добрая память.
Кривой Рог
14.07.2020
Последний звонок
Армия – это же ненормальное образование.
В мирное время со стороны всё это выглядит, как игры сумасшедших…
Александр Покровский
Прочитав название сего рассказа, многие удивятся. Какой - такой «последний звонок» в военном училище? Не бывало такого нигде и никогда! И эти многие знатоки курсантской жизни будут правы. Вот Присяга, та каждую осень бывала. Ежегодно в середине лета проходил выпуск молодых лейтенантов. Но последние звонки курсантам не давали. Что называется – совсем. Так о чём же автор хочет рассказать, что он тут выдумывает, а?
Начну издалека.
В мае восемьдесят первого года я заканчивал первый курс Полтавского Краснознамённого училища. Курсанты обитали в казармах, в огромном старинном здании, которое своим белоснежным фасадом выходило на главную площадь древнего украинского города. Здание построено на столетия: строгий классический стиль ХІХ века, три этажа, длиннющие коридоры, высоченные потолки, скрипучий дубовый паркет и гранитные лестницы с витыми чугунными перилами по бокам. На каждом этаже размещалось по четыре курсантских батареи: две в правом крылеи две – в левом. В концах коридоров были устроены огромные туалеты, умывальники и курилки.
Так получилось, что ближайшими соседями моей одиннадцатой батареи были третьекурсники шестой батареи майора Кушнира – одного из самых суровых комбатов в училище. Несмотря на большую разницу в возрасте и опыте службы, отношения между нами, молодыми курсантами и третьекурсниками, были ровными и товарищескими. «Старички» делились опытом, помогали словом и делом, учили жизни и частенько травили байки из курсантской жизни. Так, неспешно и практически незаметно, старшие товарищи передавали училищные традиции нам. Этому способствовало то, что обе батареи пользовались одним туалетом, умывальником и курилкой. Как известно, это лучшие места для неформального общения. В курилках нет старших и младших. Там все равны. Кстати, за чистоту и порядок на этих объектах отвечала шестая батарея.
В один из майских вечеров наши соседи легли спать не в 23.00, как было предусмотрено распорядком дня, а сразу после ужина. Так бывало, когда в расписании значились полевые занятия и батарее предстояло на рассвете совершить марш-бросок по маршруту: училище – учебный центр. Чтобы успеть к началу занятий, нужно было вставать пораньше.
Итак, казарма соседей затихла. Через пару часов отбились и мы. Свет в спальных помещениях погас, курсанты мирно уснули. Но идиллия была недолгой. Посреди ночи с улицы раздался непривычный шум. Для тихой провинциальной Полтавы тех лет это было небывалым явлением. Шум нарастал. Из-за высокого училищного забора неслись возбуждённые юные голоса, визжали девицы, перекрикивая другдруга, орали магнитофоны. Шестая батарея проснулась. Парни открыли глаза, а до подъёма далеко. Заснуть под звуки ночной какофонии оказалось невозможным.
– Дневальный! Шо в мире творится? Где бардак происходит? – вслух поинтересовалсясонный старшина.
– Так это, сегодня у школьников последний звонок! Гуляют! – прозвучал ответ.
– И много там этих школьников?
– Много. Похоже, все школы города в центр идут.
Обстановка прояснилась. К концу третьего года службы у ребят давно был выработан несложный рефлекс: есть проблема – проблему нужно устранить и немедленно. Армейская смекалка подсказала простое решение: остудить потерявших берега школьников прохладной водичкой из-под крана. Благо единственное окно огромного умывальника выходило как раз на тротуар улицы Октябрьской, по которому и шёл безбашенный молодняк. Десяток курсантов покинули тёплые койки и ринулись в умывальник. Наполнили водой вёдра, приготовили шланги, из которых дневальные обычно мыли полы, открыли настежь окно и по команде обрушили поток воды вниз. Голоса на улице заметно стихли, замолчали девицы, заглохли магнитофоны. Удовлетворённые полуночники разошлись по койкам досматривать сны. Мы же ничего этого не знали, ибо крепко спали. Шум улицы, даже издаваемый неуправляемой толпой гуляющих школьников, разбудить спящего первокурсника не способен в принципе.
Утром строимся на зарядку, а в конце длинного коридора возникает грузная фигура полковника Кравченко, заместителя начальника училища по тылу. Это был единственный на моей памяти случай, когда Кравченко поднялся на наш этаж. Видимо причина для столь раннего визита была существенной. Полковник принял рапорт старшины и поинтересовался, отчего не видит курсантов шестой батареи. Узнав, что третий курс находится в учебном центре, занялся нами.
Зарядка в то утро не состоялась. Вместо неё были долгие разбирательства на тему событий минувшей ночи. Увидев пустую казарму наших соседей, Кравченко всю шестую батарею из списка подозреваемых тут же исключил. По его логике потенциальными «преступниками» могли быть исключительно курсанты-первокурсники. А мы понятия не имели о событиях, участников которых так рьяно искал полковник. С ходу найти виновных не удалось. Со временем командование разобралось в ситуации. Помню, что после того последнего звонка комбат шестой батареи месяц не отпускал своих питомцев в увольнение.
Но отчего командование так усердно расследовало ночное происшествие, которое легко можно было отнести к числу безобидных курьёзов и не придавать ему большого значения? Оказалось, что в ту тихую майскую ночь освежающий душ накрыл не школьников, а родителей, сопровождавших своих деток в поздней прогулке. Пока курсанты спросонок разбирались с ситуацией, пока поднимались и готовились к обливанию толпы, ватага выпускников успешно миновала окно умывальника. Поток воды накрыл не их, а взрослых участников шествия. В рядах взрослых спящими ночными улицами прогуливалось несколько уважаемых в городе людей. Они-то и пожаловались нашему командованию, а отцы-командиры заварили кашу с разбирательством и наказанием виновных. Но мне кажется, что лучше б те «уважаемые люди» своих деток контролировали и не позволяли им без надобности будить лихих третьекурсников.
Кривой Рог
11.11.2020
Гири
Мускул свой, дыхание и тело тренируй с пользой для военного дела
В. Маяковский
Уверен, что многие знают строку, ставшую эпиграфом рассказа. Уверен и в том, что мало кто читал само стихотворение Владимира Владимировича под этим же названием. Пользуясь, случаем, советую набрать в поисковике "Мускул свой, дыхание и тело тренируй с пользой для военного дела". Прочтите. Стих и поныне актуален.
Маяковский Маяковским, стихи стихами, а я о спорте.
***
Как в армии проходят спортивные состязания. Суббота, послеобеденное построение третьекурсников. Перед строем командир батареи капитан Чегликов.
– Товарищи, курсанты! Завтра, бля, в десять, часов, соревнования на первенство училища, бля, по гирям! Состав команды тридцать человек, бля. Упражнения, бля: жим, рывок, толчок. Поэтому, бля, на первый - третий РАСЧИТАЙСЬ! Первые номера, назначаются, бля, в команду. Команда, выйти из строя! Напра-во! На тренировку шагом МАРШ!!!
В строю гиревиков иду в спортивный уголок шлифовать мастерство, а в спину несётся отеческое напутствие:
– И попробуйте, бля, не занять мне первое место! Увольнение в город в ваших, бля, мозолистых руках!
Наутро вся батарея в спортзале: первые номера выступают, остальные азартно болеют. В итоге команда с огромным отрывом от соперников победила. Причём двадцать восемь спортсменов выполнили нормы первого спортивного разряда, двое – второго. К слову, в соревнованиях участвовало тринадцать команд. После обеда команда в полном составе ушла в увольнение.
P.S. Кстати, сам Чегликов, ещё будучи курсантом, установил рекорд училища по гирям. До расформирования ПВЗРККУ рекорд оставался непобитым, продержавшись без малого двадцать лет.
Кривой Рог
08.12.2021
Пришел, увидел, пообедал!
Автор, ты не прав! – осадит меня внимательный читатель, – великий Суворов говорил так: «Пришёл, увидел, победил!».
Суворов!
То, что говорил генералиссимус, я с детства знаю. А Вова, мой товарищ, добавил крылатой фразе лишнюю буковку, и сделал её своим девизом. Этот вариант курсантского девиза был по счёту вторым. Первый, озвученный в самом начале учёбы, звучал так: «Люблю повеселиться, особенно поесть!». Согласитесь, первый и глубиною, и лаконичностью уступал. Только оба варианта говорили, что любил Вова покушать. В этом деле ему равных не было. За четыре года, что мы с ним сидели за одним обеденным столом, я ежедневно в этом убеждался.
В сытую тёплую Полтаву он приехал, закончив Уссурийское суворовское. Суворовцев у нас звали «кадетами». Ребята не обижались, а, скорее, гордились своим кадетством. В моём отделении кадет был один. Помню, что в училище Вова прибыл ближе к середине августа, в самый разгар курса молодого бойца. На одном из построений капитан Коваль представил батарее крепыша в курсантской парадке с новеньким кадетским знаком на кителе. Комбат объявил, что прибыл командир третьего отделения сто двенадцатого взвода. Третье было моим.
Командовать Володя взялся с места в карьер. Прокомандовал недолго, до тех пор, пока в училище не пришло письмо со штампом комендатуры московского гарнизона. Оказалось, что проезжая столицу, Кадет попался столичному патрулю и, вдобавок, качал права. Для окончания командирской карьеры этого хватило. Так третье отделение принял более достойный, а Вова до выпуска оставался рядовым курсантом, как и большинство из нас. Что отличало Кадета, так это фантастическая прожорливость. Нет, в армии все любят подкрепиться, и это не удивительно. Но так как Вова! Хоть днём, хоть ночью спроси шёпотом: «Воца, жрать будешь?». Только засекай время!
Особую слабость дальневосточник питал ко всякой зелени. Как-то он положил глаз на чахлую абрикосу-дичку, росшую на отшибе у стены училищной котельной. Мы, вечно голодные первокурсники, на её жалкие мелкие рябые плоды и не смотрели. Вова же, никогда в жизни не видевший абрикос, ошарашил тем, что обнёс хилое деревце до самой последней ягоды и, не медля, всё заточил. Долго же потом те абрикосы Кадету икались!
К началу второго курса герой рассказа увлёкся модным тогда видом спорта. Вова стал каратистом. Спортсменам для роста мышечной массы нужен белок. О специализированном спортивном питании тогда не слышали. Белок Вова добывал из сметаны, поглощая её стаканами. Потом кто-то подсказал альтернативу – детское молочное питание. Тут же в прикроватной тумбочке спортсмена книжки и конспекты потеснились, отдав часть пространства пачкам «Малыша» с румяным карапузом на упаковке.
Тренировались подпольно. По вечерам, как заканчивалась обязательная для просмотра программа «Время», Вова с парой-тройкой таких же каратистов спускались в подвал казармы, и до самого отбоя крушили кирпичи да ломали доски. А после отбоя уединялись в курилке, где глотали «Малыш». Поглощали сухую смесь в сыром виде, прямо из упаковки, передавая пачку по кругу и запивая водой из-под крана. Я как-то попробовал. Ну и гадость! Ощущение, что наелся сладкого алебастра!
Благодаря спорту и смесям Кадет раздался в плечах и приобрёл приличную мускулатуру. Парадка, в которой Вова приехал из Уссурийска, стала ему явно тесной. Теперь пришло время заглядываться на барышень. Дозаглядывался до того, что он, абсолютно не умея танцевать, прибился в крохотный ансамбль бального танца. Через пару занятий Вова по уши влюбился в партнёршу. Наташа ответила взаимностью. Нежные чувства переросли в серьёзные отношения. Свадьбу сыграли после выпуска.
Спустя четверть века я узнал от Наташи историю Володиного сватовства. Слушать её без смеха было невозможно.
В ближайшее увольнение курсант явился к Наташиным родителям, жившим в Токарном переулке. Его ждали. Ждали и готовились. Не каждый день к дочке свататься ходят! В Полтаве любят и умеют принимать гостей. Этого от полтавчан не отнять. К приходу жениха Наташа с мамой приготовились. Гвоздём программы были пельмени. Не те, дежурные, что нынче на каждом углу продаются, а свои, домашние, слепленные вручную по старинным полтавским рецептам и под сметанкой.
Жених прибыл. Букет маме, коньяк папе, поцелуй Наташе. Стол ломился. Володя, изображая скромного юношу, сел с краю и какое-то время, пока семья доделывала недоделанное, оставался в комнате наедине с блюдом ароматных пельменей! Пельмешки крупные, круглобокие, один краше другого. Казалось, они манили и призывали немедленно отведать. Кадет отличался среди нас силою воли, но тут парня покинули и сила, и даже его железная воля. «Попробую один, пока никто не видит», – не устоял Володя. И попробовал… Заходят хозяева, а блюдо пустое. От пельменей остался один запах! То, что было приготовлено на всех, жених съел в одиночку.
А вот нечего над голодным курсантом издеваться!
Кривой Рог
06.12.2021